Но Элейн, казалось, тоже не могла уснуть, как и я, особенно после моего ужасного разговора с Нестой, что даже вино, которое я выпила вернувшись домой, не помогло. Моя младшая сестра спросила не хочу ли я прогуляться по городу, предоставляя мне прекрасный повод отправиться за покупками.
Неловко, я чувствовала себя неловко и эгоистично, совершая покупки, даже если это для любимых мной людей. В этом городе и за его пределами оставалось еще так много людей, у которых почти ничего не было, и каждый момент, что я проводила, разглядывая витрины и проводя пальцами по различным товарам, раздражал меня.
— Я знаю, что это нелегко для тебя, — Элейн рассматривала ткацкий цех через, который мы проходили, любуясь прекрасными гобеленами, коврами и одеялами изготовленными в стиле Ночного двора: Веларис во время Звездопада; скалистые, дикие берега северных островов; храм в Цесере; символы двора, три звезды, венчающих вершину горы.
Я отвернулась от настенного покрытия, изображающего последнее.
— Это не так просто?
Мы говорили почти шепотом, больше из уважения к другим, любуясь работами.
Карие глаза Элейн осмотрели на символы Ночного двора.
— Покупать вещи без крайней необходимости.
В задней части сводчатого, отделанного деревянными панелями магазина, ткацкий станок зашумел, щелкнул и темноволосая ткачиха продолжила свою работу, останавливаясь только для того, чтобы ответить на вопросы клиентов.
Это пространство настолько отличалось от лачуги, что принадлежала Ткачихе в лесу. Стрыге.
— У нас есть все, что нужно, — призналась я Элейн. — Кажется слишком много подарков.
— Это их традиция, — возразила Элейн, ее лицо все еще было румяным от мороза. — Они сражались и погибли на войне. Возможно, это лучший способ выразить благодарность, а не чувствовать себя виноватой. Помнить, что этот день для них что-то значит. Независимо от того, кто приобрел, а кто потерял, через праздник и подарки, мы чтим тех, кто сражался за само его существование, за мир, который сейчас есть в городе.
На мгновение я просто смотрела на свою сестру, удивляясь ее мудрости. Не новое пророчество. Просто ясные глаза и открытое лицо.
— Ты права, — сказала я, снимая символику двора, весящую передо мной.
Гобелен был соткан из ткани настолько черной, что, казалось, поглощал весь свет. Символы, однако, были нанесены серебряной нитью-нет, не серебряной. Своего рода радужной нитью, которая переливалась искрами цвета. Как сплетенный Звездный свет.
— Ты думаешь этот? — Спросила Элейн. Она ничего не купила за час, который мы провели вместе, но она останавливалась достаточно часто, чтобы подумать и по рассматривать товары. Она сказала, что ей был нужен подарок для Несты. Она искала подарок для нашей сестры, независимо от того, соизволит ли Неста присоединиться к нам завтра.
Но Элейн, казалось, была более чем довольна просто наблюдая за гудящим городом, наслаждаясь фейским светом сверкающим на гирляндах между зданиями и над площади, пробуя любую сладость, предложенную продавцами, слушая уличных музыкантов, играющих возле, теперь уже, молчаливых фонтанов.
Словно моя сестра тоже искала оправдание выйти из дома сегодня.
— Я не знаю, кому я его подарю, — призналась я, проводя пальцами по черной ткани гобелена. В тот момент, когда мои пальцы коснулись бархатной мягкой поверхности, они, казалось, растворились в ней. Словно материал действительно поглощал весь цвет и свет. — Но… — я посмотрела в сторону ткачихи, сидящей на другом конце комнаты, возле еще одной ткани, наполовину сотканной на ее ткацком станке. Оставив свою мысль незаконченной, я направилась к ней.
Ткачиха была Высшей Фэ, фигуристой и бледнокожей. Черные волосы заплетены в длинную косу, которая лежала через плечо на теплом красном свитере. Практичные коричневые брюки и сапоги из короткой шерсти завершали ее наряд. Простая, удобная одежда. Которую я могла бы надеть во время рисования или повседневных дел.
Честно говоря, я носила тоже самое под своим тяжелым синим пальто.
Ткачиха отложила работу, ловкие пальцы замерли и она подняла голову.
— Чем я могу вам помочь?
Несмотря на ее красивую улыбку, ее серые глаза были… пустыми. Не было никакого способа объяснить это. Пустыми и немного отдаленными. Улыбка пыталась компенсировать это, но не могла скрыть тяжесть залегшею внутри.