— Я хотела узнать о гобелене с символикой, — сказала я. — О черной ткани?
— Меня спрашивают об этом, по крайней мере один раз в час, — сказала ткачиха, ее улыбка, не выражала веселья.
Я немного поежилась.
— Извините. — Элейн подошла ко мне, держа пушистое розовое одеяло в одной руке и фиолетовое в другой.
Ткачиха отмахнулась от моих извинений.
— Это необычная ткань. — Она положила руку на деревянный каркас ткацкого станка. — Я называю ее пустотой. Она поглощает свет и создает иллюзию отсутствия цвета.
— Ты сделала это? — спросила Элейн, наблюдая за гобеленом через мое плечо.
Радостный кивок.
— Мой новый эксперимент. Хотелось соткать тьму и посмотреть, смогу ли я сделать ее глубже чем любой мастер до этого.
Сама побывав в пустоте, ткань, которую она соткала, очень хорошо подходила.
— Почему?
Ее серые глаза снова повернулись ко мне.
— Мой муж не вернулся с войны.
Откровенные, открытые слова пронзили меня.
Это была попытка удержать ее взгляд, когда она продолжила:
— Я начала создать пустоту на следующий день после того, как узнала, что он умер.
Рис не просил никого в этом городе присоединиться к его армиям. Они сознательно сделали выбор. Увидев смятение на моем лице ткачиха мягко добавила:
— Он думал, что это правильно. Сражаться. Он ушел с несколькими другими чувствовавшими то же самое, и присоединился к легиону Летнего двора, который они встретили по пути на юг. Он погиб в битве за Адриату.
— Я сожалею, — мягко сказала я. Элейн повторила мои слова, ее голос был нежным.
Ткачиха смотрела только на гобелен.
— Я думала, у нас будет еще тысяча лет вместе. — Она включила ткацкий станок. — За триста лет, что мы прожили в браке, у нас так и не получилось завести детей. — Ее пальцы двигались красиво, умело, несмотря на ее слова. — У меня ничего не осталось от него. Он ушел и пустота родилась во мне.
Я не знала, что сказать.
На его месте могла быть я.
Мог быть Рис.
Эта необыкновенная ткань, сотканная в горе, к которому я ненадолго прикоснулась и больше никогда не хотела познать, содержала утрату, которую я не могла себе представить.
— Я продолжаю надеяться, что каждый раз, когда я рассказываю кому-то, кто спрашивает о пустоте, мне станет легче, — сказала ткачиха. Если люди спрашивали об этом так часто, как она утверждала… я бы не выдержала.
— Почему бы не снять его? — спросила Элейн, сочувствие было написано на ее лице.
— Потому что я не хочу его оставлять.
Несмотря на ее уравновешенность, ее спокойствие, я почти чувствовала, как агония заполняет комнату. Несколько моих попыток в роли Дэмати и я могла бы облегчить это горе, уменьшить боль. Я никогда не делала это ни для кого, но …
Но я не могла. Это было бы нарушением, даже если я собиралась сделать это с хорошими намерениями.
И ее потеря, ее бесконечная печаль-она что-то создала из этого. Нечто экстраординарное. Я не могла отнять это у нее. Даже если она попросит.
— Серебряная нить, — спросила Элейн. — Как она называется?
Ткачиха снова остановился. Она посмотрела на мою сестру. Никаких попыток улыбнуться на этот раз.
— Я называю ее надеждой.
К моему горлу подступил ком, глаза защипало от слез и мне пришлось отвернуться, чтобы вновь взглянуть на этот необыкновенный гобелен.
Ткачиха объяснила моей сестре.
— Я создала ее после освоения пустоты.
Я смотрела и смотрела на эту черную ткань, которая была похожа на яму ведущую в ад. А потом всмотрелась в переливающуюся, живую серебряную нить, отличающуюся от темноты, пожирающей весь свет и цвет.
На его месте могла быть я. И Рис. Так почти и было.
Однако он выжил, а муж ткачихи-нет. Мы выжили, а их история закончилась. У нее не осталось ничего от него.
Мне повезло-так невероятно повезло, что я не могла жаловаться. Тот момент, когда он умер, был худшим в моей жизни, скорее всего, таким и останется, но мы выжили. Эти месяцы это преследовало меня. Все, от чего мы так бежали.
И этот праздник завтра, этот шанс отпраздновать его вместе…
Невозможная глубина темноты передо мной, маловероятное пренебрежение надеждой, пронизывающей ее, прошептала правду прежде, чем я узнала ее. До того, как я узнала, что хочу подарить Рису.
Муж ткачихи не вернулся домой. Но мой смог.
— Фейра?
Элейн стояла рядом со мной. Я не слышала ее шагов. Не слышала ни звука.
Галерея опустела. Но мне было все равно, когда я снова подошла к ткачихе, которая остановила свою работу еще раз, услышав мое имя.