Неккер, насадив как следует революцию во Франции, вернулся к себе в Швейцарию, чтобы отдохнуть в своем замке Коппе. Он встретил там применение тех принципов, которые он так старался распространять. Вооруженные крестьяне явились к нему на дом, как к другим дворянам и сожгли во дворе его документы и бумаги. На другой день кто-то пришел к нему, чтобы засвидетельствовать ему свое сочувствие по поводу этого разгрома, и спросил его, как эти разъяренные люди с ним обошлись? «Не слишком плохо, если вообще можно допустить этот способ обхождения», — ответил Неккере.
Около 1818 г. на мировой сцене появляются евреи, братья Ротшильды, которые, благодаря своим деньгам, входили в сношения с правительствами. Один из них был возведен в бароны императором Австрийским, а другой в маркизы королем Неаполитанским и все это без крещения. Не знаю, кто именно из них поселился в Париже, где он нанял большой дворец и стал устраивать празднества. Его тщеславие возрастало с низкопоклонничеством публики, и он, вздумав пригласить даму из общества, которая могла бы принимать у него на дому, не мог найти ничего лучшего, как обратиться к герцогине д’Экар, жене обер-гофмейстера короля, которая жила в Тюльерийском дворце и принимала там от имени Его Величества иностранных принцев и посланников. «Что вам вздумалось, почтеннейший господин Ротшильд, — ответила она ему, — ведь я стара и некрасива и только обезображу ваши блестящие залы», — «О, не беспокойтесь на этот счет, — воскликнул Ротшильд, — там будут дамы еще постарше и некрасивее вас!»
На острове Бурбон проживал один крупный негоциант, по фамилии Мервэн, очень хороший человек знатный благодаря своему состоянию, но не обладающий умом, соответствующим его положению. Увидев на книгах латинские слова: «Ex libris», он спросил, что это значит и, узнав, что это обозначает принадлежность книги, он велел на своих ружьях и пистолетах изобразить «Ex libris — Мервэн». В это время на остров Бурбон прибыл граф Малярси[351], и Мервэну было поручено его приветствовать и принять, а так как бедняга был очень застенчив, то было заранее обусловлено, что на голову графа опустится корона, и что в этот момент Мервэн выступит, чтобы изложить в краткой речи насколько граф заслужил эту корону. К несчастью, блок, с которого должна была опуститься корона, испортился, и она упала, а веревка запуталась вокруг шеи графа Малярси. Оратор, смущенный еще больше, чем всегда, все же выступил вперед, сделал красивый реверанс и произнес: «Ваше Сиятельство, вы ее вполне заслужили!»
Когда Бонапарт вздумал сделаться императором, ему понадобился Двор, и он его создал. Это было нетрудно сделать, но что оказалось труднее — это придать новому Двору этикет и манеры. Ему пришло в голову спросить по этому поводу совета у княгини Шимэ, бывшей статс-дамы королевы Марии Антуанеты, которая жила в Париже в совершенном уединении. Посланному к ней Дюрону, она ответила коротко и благородно: «Скажите вашему господину, что я помню одни только милости королевы». Тогда пришлось обратиться к бывшей камерфрау королеву, г-же Кампан. Последняя, которой хотелось обратить внимание императора на себя и на своих племянниц (супругу маршала Ней и графиню Брон) ответила очень осторожно: «Место, которое я занимала при королеве, не давало мне возможности видеть близко Двор и судить о нем; единственная вещь, которая меня поражала, было спокойствие, соблюдаемое придворными дамами. Они никогда не говорили громко и мало жестикулировали». Эти слова произвели такое впечатление, что во время коронования новоиспеченные принцессы и их придворные дамы не решались отделить своих локтей от талии и еле шевелили губами, когда им приходилось отвечать на вопросы.
Кведлинбургская игуменья, принцесса Альбертина Шведская, сестра королей Густава III и Карла XIII, так мало стеснялась в своих любовных похождениях, что без всякого зазрения совести приезжала в свое аббатство, чтобы разрешиться там от бремени. Так как оба короля не имели потомства, а герцог Остроготский, третий брат, и слышать не хотел о женитьбе, то они решили воспользоваться необычайною плодовитостью сестры. По решению фамильного совета, когда оказалось, что игуменья опять была беременна, герцогиню Сюдерманландскую, невесту короля, уговорили притвориться беременной и для этого обложить себе живот подушками. Затем о ее беременности было торжественно объявлено, и через четыре с половиною месяцев начались публичные молебствия по этому поводу. Под предлогом, что в королевском замке надо произвести ремонт, игуменья была помещена рядом с герцогиней, и когда для одной настала пора, в ее кровать положили другую, в то время как в аванзале собралась в ожидании родов вся шведская знать. Но Господь смешал эту неправедную затею. Игуменья родила маленького негра, самого черного и подлинного, какого только можно родить. Густав чуть не умер от злости и никогда не простил своей сестре этого срама, а герцогиню заставили пролежать известное время в кровати и не выходить из комнаты. Но это так надоело тем, кому было поручено за нею ухаживать, что они не сохранили тайны. Этот анекдот заслуживает веры, так как я его несколько раз слышал от императрицы Екатерины II[352].
351
Анна-Жозеф-Ипполит граф Морес де Малярси (1730–1800) пробыл всю свою жизнь в колониях и, после того как он сражался рядом с Монкальмом в Канаде, защищал с успехом, во время Революции, остров иль-де-Франс против нападений англичан.
352
Этот же самый анекдот был рассказан полковнику Фридриху фон Гагерну во время его пребывания при дворе Николая I (1839 г.) (см.