Отель Бово, 21 марта 1816
Ах, дорогой граф, когда негодяй нашел возможность забраться к Вам, ничто не в состоянии его оттуда выжить. Мой ревматизм доказывает мне верность этой печальной истины. Как только я успел ответить на Ваше письмо, которое так долго медлило дойти до меня, мой враг, отсутствовавший несколько дней, вероятно, для того чтобы заострить свои когти, снова появился, чтобы вонзить их в мое старое тело… Наконец, боли прошли, но осталась общая оцепенелость, физическая и нравственная, лишающая меня всякой способности действовать и мыслить; итак это не более, как толстое животное, которое теперь старается намарать Вам свою благодарность за Вашу добрую память. В виду столь хорошего намерения, я прошу извинить пошлость моего послания.
Как Вы счастливы, что я не чувствую в себе сил описать Вам тот новый хаос, который нас теперь заставляют переживать! Нас тревожат не преступники, как прежде, а болтуны с претензиями, которые тормозят нас, когда у нас является настоятельная надобность двинуться вперед. Неужели у этих господ, кроме языков, нет рук, чтобы дать нам толчок и заставить нас тронуться с места. Вы думаете, что у нас только две палаты, дорогой граф, но знайте, что у нас их три: палата перов, палата депутатов и палата недовольных[388]. Последняя находится повсюду, от передней до будуара. Она изобилует тревожными слухами и кишит еще больше, чем первые две, чиновниками, финансовыми прожектерами и будущими министрами. Все эти группы производят оглушительный шум, но дела у них не видать. Министерство, не оглядываясь назад, попало в осиное гнездо, где вместо меда оно наткнулось на жальные уколы, которых для него не щадят. Потешно, что в наш век просвещения все, даже самые хитрые люди играют в жмурки. И мне тоже пришлось бы принять участие в этой партии, если бы я хотел просветил Вас насчет нашего положения. Что, собственно, касается моего, то оно было бы очень приятно при отсутствии ревматизма и некотором обилии червонцев. Вы знаете мою дочь, — а этим сказано все; так вот, живя с ней под одной крышей, в хорошей квартире, с видом на поля и хорошим воздухом, что можно больше желать в моем положении и в моем возрасте? Мне недостает такого состояния, которое поменьше напоминало бы бедность. У меня лишь сердце твердо и спокойно, и доказательством тому служат мои чувства к любезнейшему и дражайшему графу Головкину.
Моя дочь постоянно говорит мне о Вас и поручила мне Вам сказать, что все, что она желает — это, чтобы Вы скорее вернулись сюда. Вы можете быть уверены, что мои желания на этот счет не менее искренни.
Отель Бово, улица предместья Сент-Оноре
21 июня 1816 г.
С Вашей стороны, дорогой граф, очень коварно, что Вы предупредили мое желание высказать Вам мое мнение лишь тогда, когда можно будет более или менее точно установить черты и качества новой принцессы[389]. Пока она была в дороге, письма мало согласовывались насчет ее красоты, с момента же ее приезда разногласия остаются те же. Придворные профессионалы утверждают, что она хорошенькая, неблагонамеренные люди осмеливаются говорить, что она безобразна, а правдивые — хотя не доходят до того, но приближаются к тому же утверждению; у нее во взгляде есть нечто напоминающее косоглазие и придающее ее глазам движение вверх, не соответствующее остальным ее чертам, в особенности нижней губе, которая в то же время производит движение в противоположную сторону, что ей очень не к лицу; у нее вообще очень заметна отвислая нижняя губа, свойственная австрийскому царствующему дому. Лицо у нее бесцветное, но ослепительной свежести. Она небольшого роста, но хорошо сложена; ноги у нее маленькие, но слегка вогнутые во внутрь. В общем она нехороша собой, даже для принцессы, как выразился вчера один из моих друзей. А впрочем дорогой граф, не обращайте большого внимания на мое описание; может быть, во всем, что я пишу, нет и слова правды, ибо я повторяю только слухи, а Вы знаете, что слухи чаще отдаляются от истины, чем приближаются к ней. Что же касается ее характера, то о нем еще нельзя судить. Она кажется доброй, нежной, веселой, но это еще ребенок.
Покончив со статьей «Принцесса», спрашивается, следует ли мне перейти к другим статьям?
Со времени закрытия палаты и Гренобльского происшествия, мы живем так спокойно, что напоминаем застывшее масло. Свободные празднества прошли при общем ликовании, но спокойно, как само счастье. Если и существует подпольное брожение, оно так запрятано, что его даже нельзя подозревать. В настоящее время король не более как член федерации, он так сроднился с предместьем Сант-Антуан[390] и так завоевал его симпатии, что он командует там больше, чем это когда-либо делал Сантерр. Теперь благословляют Людовика XVIII и его семейство, а всего три недели тому назад только и говорили о том, как бы его задушить. Эта переменчивость больше тревожить, чем успокаивает! Но общественное мнение все же начинает довольно ясно выражаться повсюду в провинциях, при почетном и лестном приеме роялистских депутатов, возвратившихся туда по окончании сессии. Это, я думаю, заставит министров снять повязку со своих глаз и убедиться, в чем именно состоит общественное мнение. Ах, г. де Ришелье, Вы покинули Черное море для того, чтобы погрузиться в другое море, по которому труднее плавать!
388
Непередаваемая по-русски игра слов: «chambre des deputes» и chambre des depites». (
389
Герцогиня Барри (урожденная принцесса Бурбонская обеих Сицилий), свадьба которой с герцогом Барри (вторым сыном графа Артуа, впоследствии короля Карла Х) была отпразднована 17 июня 1816 г.
390
Здесь намек на демократические тенденции Людовика XVIII, который вначале искал сближения с рабочим классом. Предместье Сент-Антуан — рабочий квартал в Париже.