На этом наша беседа закончилась. Я пошел в лавку доньи Амбросии купить по поручению хозяйки кусок шелка. Почтенная лавочница стояла за прилавком, гладя кошку и прислушиваясь к разговору двух своих покупателей — дона Анатолио, владельца писчебумажной лавки по другую сторону улицы, и аббата дона Лино Крохобора, выбиравшего себе зеленые и голубые подвязки.
— Можете не сомневаться, донья Амбросия, — говорил лавочник, — уж на этот раз мы избавимся от Колбасника.
— Видно, нашелся-таки добрый человек, — ответила донья Амбросия, — отправился во Францию да рассказал славному императору, какие мерзости творит здесь Годой. Вот он и послал сюда тьму своих солдат, чтобы прогнать мошенника.
— С вашего позволения замечу, — вмешался аббат Крохобор, отрываясь от своих подвязок, — что в высшем обществе, где мне случается бывать, совсем по-иному судят о намерениях Наполеона, нежели в народе. Наполеон послал армию не против Годоя, а в его защиту; надобно вам знать, что заключен тайный договор, — это, конечно, между нами, — решено выдворить из Португалии семейство Браганца и разделить это королевство между тремя правителями, одним из коих будет Князь Мира.
— Да, такие слухи ходили прежде, — пренебрежительно заметил дон Анатолио, — но сейчас о разделе никто не думает. Я знаю из самых достоверных источников, что Наполеон собирается отнять Португалию у англичан, и — слово чести — это отлично придумано.
— А мне говорили, — вставила донья Амбросия, — будто Годой хочет выслать в Америку принца и его братьев, чтобы самому сесть на трон. Но мы не должны этого допустить. Правда ведь, дон Анатолио? Ишь, что задумал наглец! Да можно ли ждать чего-либо путного от человека, у которого две жены!
— И, наверное, обе садятся с ним за стол — одна справа, другая слева, — усмехнулся дон Анатолио.
— Ради бога, потише! — боязливо прошептал дон Лино Крохобор. — Об этих делах не следует говорить громко.
— Никто нас не слышит, да, кроме того, если бы хватали всех, кто об этом толкует, в Мадриде скоро не осталось бы ни души.
— Правда ваша, — кивнула донья Амбросия, понижая голос. Покойный мой муженек, царство ему небесное, зря болтать не любил, таких людей теперь поискать, так он рассказывал, — а ему-то уж говорили верные люди, — дескать, когда Колбасник потребовал, чтобы государственный совет назначил королеву регентшей, на уме у них было… как бы это сказать… словом, хотели они отправить голубчика нашего короля на тот свет, а потом…
— Какие чудовищные слухи! — воскликнул аббат.
— И все — чистая правда, — подтвердил дон Анатолио. — Я тоже это слышал от человека осведомленного.
— Но об этом нельзя говорить, господа, об этом надо молчать, — возразил Крохобор. — Мне, признаюсь, вовсе не интересно слушать подобные речи. Дело опасное — а вдруг дойдет до Князя Мира, подумайте, какие могут быть неприятности!
— А мы у него пребенд не получали и содержания не просим…
— В общем, отпустите меня, сеньора Амбросия, я тороплюсь. Эти зеленые подвязки вполне приличны, а вот насчет голубых, не знаю, вряд ли я отважусь явиться в них к сеньоре графине де Кастро Лимон.
Покупку аббата, а потом и мою, завернули с поспешностью, которая меня раздосадовала, — я охотно побыл бы к лавке еще и послушал разговоры о политике. Оттуда я пошел прямо домой. По пути мне повстречался брат Хосе Салмон из Ордена милосердия, прекраснейший человек, навещавший донью Домингиту, бабушку моей хозяйки, всякий раз, когда плоть ее нуждалась в поддержке знатока Гиппократова искусства или же когда ее душою овладевало желание подготовиться к благолепной кончине. И в том, и в другом брат Салмон был великий искусник, лишь еще одного «о» не хватало в его фамилии, чтобы сравняться с библейским мудрецом. Он остановил меня посреди улицы и с неизменной своей учтивой улыбочкой спросил: