Мадам Малая срочно, с ведром воды, спустилась вниз, залила машинное отделение и потребовала, пусть байстрюки немедленно разберут пароход, вернут доски в коридор, как они лежали раньше, а когда Чеперухи придут с гулянки, она поговорит с ними так, что в другой раз им не захочется. Зюнчик, а вслед за ним Колька и Ося, заявили, что они не прислуга и не холуи, чтобы таскать такие тяжести.
— Значит, сюда можно было, а обратно нет?! — возмутилась Клава Ивановна.
Однако все трое повторили в один голос, что они не прислуга и не холуи, кроме того, они не нанимались.
— Буржуи! — еще больше возмутилась мадам Малая. — Буржуйские дети: они не нанимались!
— Я не буржуй, — ответил Зюнчик. — Я не могу быть буржуй: мой папа — тачечник.
— И мы не буржуи, — сказал Колька. — Киселис — буржуй, он не имел права голоса, а наши батьки имели.
— Нет, — стояла на своем Клава Ивановна, — вы настоящие буржуйские дети: вы хотите кушать каждый день белый хлеб с повидлом, а работать не хотите — пусть на вас другие работают. Завтра я зайду в школу и скажу директору, чтобы построили всех детей и перед строем сняли с вас красные галстуки, потому что буржуйские дети не могут быть пионерами.
— Детям нельзя носить тяжести, — сказал Зюнчик. — От тяжестей бывает грыжа.
— Грыжа?! — затрясла кулаками мадам Малая. — А Павлик Морозов?! Он не думал про грыжу, он жизнь свою отдал!
— Его папа был кулак, — сказал Ося, — а мы дети рабочих и крестьян.
— Вы? — поразилась Клава Ивановна. — Вы эксплуататоры. Буржуи. А если человек не буржуй, он любит труд, как воздух. А вы хотите только кушать, пить и какать в свое удовольствие.
— Ладно, — сказал Зюнчик, — мы перенесем доски на место. Как было раньше.
— Мало! — тряхнула головой Клава Ивановна. — Я хочу еще, чтобы Ося дал честное пионерское, что его ноги больше не будет в синагоге.
— Я могу, — сразу согласился Ося, — но без галстука слово недействительно, а я без галстука.
— Зюня, — скомандовала Клава Ивановна, — ты живешь ближе всех, принеси свой галстук, только раз-два.
Раз-два, однако, не получилось, но в данном случае Зюнчик не был виноват: дверь открывалась наружу, и сначала пришлось отодвинуть доски. Колька сказал, дурная работа: сперва выноси, потом опять заноси.
— Уходи, — приказала мадам Малая. — Долой лодырей!
Колька не ушел, наоборот, он тут же первый схватил доску, закричал «взяли!» и сам оттянул в сторону. Затем, с другого конца, стал Зюнчик, они схватили вторую, вслед за ней третью. Клава Ивановна публично признала свою ошибку, когда обозвала их буржуями, и громко запела любимую песню пионеров: мы маленькие дети, мы очень любим труд — для нас минуты эти как светлый сон бегут!
Когда штабель был готов, Зюнчик принес свой нарядный, из чистого шелка галстук, набросили Оське на шею, зажима не было, чтобы не мять узлом, Клава Ивановна сняла с лифа английскую булавку и зашпилила снизу, построила мальчиков по росту, велела подобрать всем носочки, чтобы не получалось, кто в лес, кто по дрова, скомандовала «смирно!», сделала Оське знак и сама приняла стойку смирно.
Оська поднял правую руку над головой, проверил положение большого пальца относительно лба и громко произнес, что перед лицом своих товарищей дает торжественное обещание больше не ходить в синагогу, церковь и костел, который в Лютеранском переулке, а если он нарушит свое слово, пусть его выкинут из пионеров и никто во дворе не играет с ним.
— И пусть на меня падет позор! — сказала Клава Ивановна.
— И пусть на меня падет позор! — повторил Оська.
— Вольно! — скомандовала Клава Ивановна. — Все слышали клятву, и кто нарушит, пускай пеняет на себя. А теперь я передаю доски на вашу личную ответственность. Если кому-то не нравится, выйди и скажи сразу, чтобы все видели и слышали.
Никто не вышел, Клава Ивановна объявила, что предложение принято и с этой минуты все трое несут полную ответственность за доски, а также за весь остальной стройматериал.
Что представляет собой остальной стройматериал, Клава Ивановна не расшифровала, но на следующий день во двор завезли две подводы песка, площадку извести и четыре мешка цемента с черными нерусскими буквами, под которыми были огромные цифры, тоже на заграничном языке, хотя Зюнчик утверждал, что цифры во всем мире одинаковые. Насчет цифр Колька и Ося согласились, но не полностью, так как, кроме наших цифр, есть еще римские, но наши в тысячу раз лучше.
— Наши цифры, — сказал Зюнчик, — называются арабские, а в Италии пишут римскими. Столица Италии — Рим.
— Да, — подвердил Колька, — столица Италии — Рим.
— А столица Америки, — сказал Оська, — Нью-Йорк. Нью-Йорк — самый большой город в мире.
Зюнчик сплюнул на камни, точь-в-точь как его папа, и растер ногой: ничего, скоро Москва догонит. А когда везде победят рабочие и станет советская власть, Москва будет столицей всей Земли.
— Земля, когда это название, — сказал Колька, — надо писать с большой буквы.
— Название чего? — спросил Оська.
— Дурак, — засмеялись Зюнчик и Колька, — Земля название земли, а Одесса название Одессы. Понял?
— А почему Одесса всегда с большой, а земля не всегда?
Зюнчик и Колька опять засмеялись, сказали Оське, сразу видно грамотного, и объяснили: названия морей, рек, озер и городов надо писать с большой буквы, а Одесса — это же город. Или не город?
Оська подтвердил, что Одесса — город, а названия городов пишутся с прописной буквы, но тут же вспомнил про солнце, которое в миллион раз больше Земли и, кроме того, одно на небе, а пишется с маленькой буквы. Солнце не одно, сказал Колька, сколько на небе звезд, столько солнц. Каждая звезда — солнце. А вообще, никакого неба на свете нет.
— Да, — сказал Оська, — неба нет, небо — это просто воздух. А солнце социализма мы писали с маленькой буквы. А надо с большой: солнце социализма одно — только в СССР.
В этот раз Колька и Зюнчик согласились: если по правилу, надо писать, конечно, с большой.
Вечером, когда солнце спряталось за колокольней Успенской церкви, Аня Котляр выскочила на минуту с ведром, чтобы набрать песка. Зюнчик, Колька и Ося взялись за руки, стали поперек дороги и предупредили, что они лично отвечают за песок и все стройматериалы.
— Сопляки, — возмутилась Аня Котляр, — человеку надо ведерко песка, так я буду их спрашивать. Сопляки!
— Мадам Малая! — закричал Зюнчик. — Она ворует песок!
Оська помчался на второй этаж и стал барабанить в дверь Клавы Ивановны, как на пожар.
Клава Ивановна выбежала с фартуком через плечо, в калошах на босую ногу, проклятая подагра замучила так, что она была бы рада босиком ходить, и схватила Оську за плечи:
— Что такое? Что ты орешь, как недорезанный петух?
— Она ворует песок! Мы не даем, а она все равно ворует!
— Кто она? — затрясла кулаками мадам Малая и как была, с фартуком и в калошах, бегом спустилась вниз.
Аня Котляр стояла уже возле своего парадного, но войти не могла: впереди, заслоняя дверь, прыгал из стороны в сторону Зюнчик, а сзади, когда положение делалось угрожающим, хватался за ведро Колька.
— Байстрюки! — кричала не своим голосом Аня. — Махновцы!
— Подождите, — приказала мадам Малая. — Я хочу знать, что происходит.
Аня Котляр стала объяснять, что она выскочила на секунду с ведерком набрать немного песка, а эти три здоровых буца, которым уже давно пора жениться, набросились на нее, как будто она выдирает у них изо рта кусок хлеба.
— Хорошо, — сказала мадам Малая. — А они предупредили тебя, что песок нельзя трогать?
— Какой песок! — удивилась Котляр. — Здесь на один раз для грудного ребенка.
— Ты нам зубы не заговаривай, — сказала мадам Малая, — Отвечай прямо: тебя предупредили, что песок нельзя трогать?
— Это называется предупредили! — вдруг закипела Аня. — Три бандита нападают на женщину и начинают рвать от нее куски — хорошее предупреждение! У нас в Николаеве…
— Если тебе не нравится Одесса, — осадила мадам Малая, — возвращайся в свой Николаев.