— Вы какой-то особенный. Вы совсем не похожи на других.
Прощаясь, возле парадного, Иона Овсеич сильно раскашлялся, сказал, что в левом боку чего-то покалывает. Ляля забеспокоилась, предложила поставить банки, не дай бог, начинается плеврит или воспаление легких, но он махнул рукой — женщине обязательно нужно, чтобы у нее был свой собственный пациент! — пожелали друг другу спокойной ночи и разошлись по домам.
На следующий вечер Иона Овсеич заглянул к Бирюкам, авось, подадут одинокому путнику чашку чаю с малиной, говорят, хорошо помогает от простуды. Андрей Петрович насупился, сказал, что самим есть нечего, но тут же открыл буфет, Марина принесла горку посуды, и на столе появилось столько всякой всячины, словно приехал важный генерал с целой свитой.
— Ну, — гость склонил голову, лукаво прищурился, — нетрудно быть хозяйкой в доме, где такой хозяин.
Марина пожала плечами: вернее, наоборот, нетрудно быть хозяином в доме, где есть такая хозяйка. Андрей Петрович расшифровал, что это шутка бухгалтера из общепита, они там все такие нахальные и самоуверенные, и пообещал, как только вернется в Одессу, что Бирюков в торговой сети днем с огнем не сыщешь.
— Мы пахали паровоз! — воскликнула Марина и быстро-быстро, как в мультфильме, заморгала глазами.
Сели за стол, Иона Овсеич поздравил хозяина с наступающим двойным праздником — во-первых, выборы, будет голосовать у себя на Родине, а не где-то там в Германии, во-вторых, день Советской Армии, — выпили по стопочке, закусили бутербродами с горбушей, хозяин открыл баночку крабов, но гость отказался наотрез: пусть на него обижаются, эту гадость он согласится взять в рот, когда уже другого выхода не останется. Андрей Петрович не настаивал, сказал только, что у немцев — это первый деликатес. Иона Овсеич тут же ответил: подумаешь, французы едят лягушек, корейцы едят собак, так что же, нам, русским, тоже прикажете!
Выпили по второй, в этот раз за хозяев дома, Иона Овсеич осмотрелся вокруг — для старухи отделили угол за ширмой, из прихожей сделали крохотную спаленку для детей, на виду только диван-кровать Марины и Андрея, — встал, прошелся по комнате, считая про себя шаги, но так, что было заметно со стороны, и грустно покачал головой: да, для биллиарда здесь места не остается. Марина удивилась: неужели? А ее мужа спросить, так им еще пол-Одессы может завидовать. Андрей Петрович насупился, нахохлился, видно было, что разговор не по душе, но гость не придал значения и продолжал свое: приятно или неприятно, в данном случае хозяйка права.
— А дальше? — зло спросил Андрей Петрович.
Гость опять прошелся по комнате, прислушался, за ширмой тихонько ворочалась и кряхтела на своей лежанке старуха, остановился возле окна, спиной к улице, и показал пальцем в сторону двора:
— В этом дворе две большие комнаты с кухней, которая тоже комната, и отдельным туалетом занимает один человек. Вы знаете, о ком идет речь.
Марина догадалась первая:
— Гизелла Ланда.
— Да, — громко ответил Иона Овсеич, — Гизелла Ланда. Последние два месяца она фактически здесь не живет, а находится у своей сестры, на улице Красной Гвардии. По имеющимся данным, там барская комната, из которой можно сделать целую квартиру.
За ширмой опять поднялась возня, в одном месте ткань заметно вздулась, словно человек уперся лицом. Марина раздраженно прикрикнула:
— Мамаша, вы можете полежать спокойно или нет! Андрей Петрович смотрел то на гостя, то на жену, Иона Овсеич лукаво прищурил глаз и сказал: в драмтеатре, когда аналогичный случай, называется немая сцена.
— Овсеич, — промолвил, наконец, слово хозяин. — Ты предлагаешь, чтобы я выгнал живого человека на улицу, а сам занял его место?
— Неправда! — выскочила вперед Марина. — Иона Овсеич не говорил, что надо выгнать на улицу.
— Овсеич, — Андрей Петрович откинул руки за спинку стула, зеленые глаза смотрели в упор, — Ланда находится под следствием, но суда еще не было. Суда еще не было.
— Да, суда еще не было, — Иона Овсеич подошел к столу, оперся обеими ладонями. — Но я полагаю, майор Бирюк не Чеперуха, и сомнений по этому вопросу у него нет.
— При чем здесь Чеперуха! — опять выскочила вперед Марина. — Надо рассуждать просто по справедливости: нас пятеро, я уже не говорю, что семья героя, а она одна — ни детей, ни мужа.
Андрей Петрович положил руки на стол, наклонился, от яркого света зеленые глаза пожелтели, и внятно, в голосе звучали нотки угрозы, произнес:
— Не одна, Марина Игнатьевна, а двое.
Марина прямо подпрыгнула на своем стуле, видно, из последних сил крепилась, чтобы не ответить как полагается, товарищ Дегтярь спокойно, желая немного поостудить пыл, положил руку ей на плечо и сказал:
— Майор Бирюк, я думал, ты умеешь чуть-чуть заглядывать вперед. Видимо, я ошибался.
— Вперед! — притворно засмеялась Марина. — Мой муж умеет смотреть только на зад!
Андрей Петрович прикусил верхнюю губу зубами, придвинул бутылку с водкой поближе, налил в стакан, примерно до середины, и выпил в один прием. Марина назвала мужа пьянчугой, схватила порожний стакан, налила себе, выпила, тоже в один прием, и обратилась к гостю:
— Вот так и будем соревноваться, кто больше.
Андрей Петрович опустил голову, жена заявила, что похож на бычка-одногодка, такой страшный. Иона Овсеич секунду-другую молча посматривал, затем взял за руки хозяйку, хозяина, сказал: милые бранятся — только тешатся, — и пообещал наведаться завтра-послезавтра, а лучше всего, пусть зайдут к нему. Марина проводила гостя до лестницы, вернулась минут через десять, за это время еще больше взвинтилась, и потребовала, чтобы прямо с утра муж отправился в райисполком. Андрей Петрович не отвечал, на лице было какое-то страдальческое выражение. Марина сказала, противно глядеть, швырнула на диван простыню, подушку, одеяло, кое-как постелила, легла лицом к стене и предупредила мужа, чтобы не смел к ней прикасаться, а то она подымет гвалт на весь дом.
Андрей Петрович заглянул к детям, оба крепко спали, прикрыл дверь, поставил рядом четыре стула, спинками в одну линию, надел байковую пижаму и улегся. Марина крикнула: а кто будет свет выключать? Пушкин? — пришлось подняться и погасить, заодно уже прихватил шинель.
Марина в темноте засмеялась: ну как, милый, удобно? Лошадник Чеперуха ему жить не дает, народ агитирует в пользу врага, а как про свою семью позаботиться — так Ланда не враг!
— Замолчи! — приказал Андрей Петрович.
— А вот и не замолчу! — крикнула в ответ Марина. — Шая-агитатор несчастный!
С улицы падал свет, длинная тень люстры тянулась вдоль потолка, стеклянные трубочки тихонько позванивали в темноте, было сильное желание трахнуть палкой по этому маскараду, чтобы разлетелся вдребезги. Андрей Петрович повернулся набок, заскрипели стулья, Марина сказала, пусть переходит на кровать, минуту подождала, встала, подошла к мужу и взяла за руку. Он просил отпустить, она сжала еще крепче и сказала, что, если сейчас же не перейдет, сама ляжет на пол и будет лежать до самого утра, пока не проснутся дети. Хорошо, ответил Андрей Петрович, пусть проснутся и увидят своими глазами: они уже не маленькие, разберутся. Марина всплеснула руками: ах, бандеровец, настраивать детей против родной матери!
За ширмой протяжно застонала старуха, как будто от сильной боли, Андрей Петрович встал, аккуратно перебросил шинель через спинку стула, а сам пошел к дивану. Марина, как только легли, обняла руками за шею, на минуту замерла, затем встрепенулась, подняла рубашку до плеч, чтобы живот и грудь были голые, содрала с мужа споднее и зашептала в самое ухо:
— Люби меня! Люби меня! Крепче, еще крепче!
Когда угомонились, Марина велела мужу немного подвинуться, а то чересчур душно, легла посвободнее, руки поверх одеяла, и тихонько засмеялась. Андрей Петрович пожевал губами, сильно пересохло во рту, она опять засмеялась и сказала:
— Чего-то хотела Овсеича представить себе, как они с Орловой это делают. Не могу.
Андрей Петрович ответил, что ему неинтересно, жена обиделась — спи, спи, тебе чего, свое получил, — приткнулась головой к его плечу и почти вмиг заснула. Он приоткрыл форточку, сел на подоконник, в комнату залетали одинокие снежинки, закурил, перед глазами, как будто в театре, действие первое, действие второе, вставал минувший вечер, и от каждой подробности брала досада. Все было не так — и вопросы не те, и ответы не те, и все слова не те, а надо было с ходу, да в лоб: слушай, ты, Дегтярь Овсеич, какое твое собачье дело, чего раздаешь чужие квартиры! Вот тогда бы и посмотрели, кто вперед глядит, а кто — назад.