Колян обтёр руки о пиджак, деформировал физиономию под грусть и хрипло затянул:
День шёл за днём, неделя за неделей.
Длинные летние вечера, пока мать не загонит домой, я проводил в «Школе музыки Коляна» – своей альма-матер под открытым небом. В конце урока получал домашнее задание и всякий раз прилежно выполнял его. Стараясь быстрее освоить музыкальную науку я в исступлении рвал струны, отрабатывая «удары» и «броски». Младший брат Игорь с опаской поглядывал на меня. Когда его однажды спросили, кем хочет стать, он твёрдо заявил:
– Врачом… чтобы Вовку вылечить.
Спать я ложился с гитарой, с ней вставал. Чуть свет, в горячке тянулся к грифу и снова долбил, долбил основные аккорды. Постепенно кожа на кончиках пальцев огрубела, превратилась в мозоли, боль ушла. Корпус гитары уже не елозил по коленям. Женский профиль её устойчиво, словно литой, занимал положенное место. Мы становились с ней одним целым.
Колян – прирождённый учитель. У человека ни наград, ни званий, а материал раскроет живо, обстоятельно, доходчиво. На его вечернем отделении я преуспел: к концу лета уже сносно музицировал, исполняя замысловатые пассажи. И вот однажды услышал наконец от педагога скупые слова похвалы:
– Теперь ты стал крутым, Вован. Как варёные яйца! Можешь подойти к своему кирному другану-дембелю, который стряхивает пыль со струн, орёт благим матом песню про е…учую учебку под Ногинском и чиста так, небрежно, через плечо бросить: «Ааа, корешок, гитарка-то у тебя нестроевич! Секи, в натуре, как настраивают гитару реальные пацаны!». Кент зауважает тя шопесец и при встрече всегда будет наливать.
Во дворе стихийно образовался ансамбль. На гитарах Гера, я и Кочкарь. (У Кочкаря гитара нарядная, цыганская.) Ударничек – Саня – на простеньком барабане типа пионерского.
Гере родители привезли инструмент аж из Ленинграда. По случаю он разжился двумя гэдээровскими «переводками»: в блюдечке с тёплой водой размочил и, аккуратно отслоив овальные изображения бедовых девиц, налепил на корпус. Зависть тонкой едкой струйкой выделялась у меня внутри всякий раз, когда я бросал взгляд на его гитару. Гера – абсолютный музыкальный неслух. Он силился копировать мои движения, слепо путался в струнах, пытался наносить на них отличительные пометки масляной краской и ободрялся лишь одной мыслью: «Ничего, мы себя в постели покажем!».
Джуди переписывал из журнала «Кругозор» слова песен. Колян, отложив на время «бомбу», помогал подбирать аккорды. (Когда Гера сидел сложа руки, у нас получалось недурно.) Рядом крутилась малышня, с завистью поглядывая на наш ансамбль под тополями. Взрослые мужики выходили во двор покурить, подолгу слушали нас.
Гитара была всеобщим центром притяжения.
В школе намечался смотр художественной самодеятельности. Наша классная, Зинаида, предложила:
– Девочки, давайте споём «Гренаду».
Ну, давайте. Няппинен Валера играл на клавишных, мать его в нашей школе учитель русского. Ему и поручили аккомпанировать. Но не звучит эта песня под пианино. Нет того ритма, той смелости духа…
И тут девчонки:
– Володь, можешь на гитаре подыграть?
Сами умоляюще смотрят на классную.
– Ну, не знаю… Пусть попробует.
Я подобрал: бац-бац, готово! На смотре девчонки нарядные, в укороченной донельзя школьной форме, в белых фартуках, с огромными белыми бантами. Пели всем классом, серьёзные, взволнованные. Я стою, взгляд поверх зала, аккорды ставлю уверенно, жёстко. Выдаю ритм. У стихов прямо крылья выросли. Мурашки по спине…
В смотре патриотической песни наш восьмой «Б» занял первое место. Директор долго аплодировала. Зинаида довольно улыбалась.
Директрисе даже захотелось организовать свой ВИА – школьный вокально-инструментальный ансамбль. У шефов выбили деньги. Купили ударную установку, усилитель «Умку», две электрические гитары. Вечером мы перетаскали всё это богатство в захламлённую кандейку за сценой.
Выходя, я нерешительно остановился на пороге, обернулся…
Лёгкая дымка пыли ореолом окружала гитары… В тусклом свете чёрные полированные корпусы их, никелированные накладки безмятежно отражали блики. Звукосниматели, ручки громкости и тембра на корпусе завораживали, ударная установка просто сводила с ума. Я не удержался, взял в руки ритм-гитару, нежно прижал к сердцу. Предстоящие репетиции, восторженные глаза девчонок – сияющими миражами кружили голову. Молчаливые струны ждали энергии моих рук.
Обращаясь к гитаре, будто к живой, успокаивая, прошептал:
– Подожди до завтра…
Ночь прошла. Наутро с Саней идём в школу. В вестибюле необычно тихо, настороженно. Все молчат. Классная с порога мне: «К директору!». (Не могу врубиться?!) Захожу в кабинет, и там как обухом по голове:
– Ну что, дружок? Сам скажешь, куда гитары дел, или милицию вызывать?
– Какие гитары?..
– Ты дурачка-то из себя не строй…
Меня больше ни о чём не спрашивали. Классная куда-то долго звонила. Я сидел в приёмной, мимо взад-перёд ходили с бумажками. Приехал сержант, вывел меня на улицу и усадил в «воронок» за решётку, где возят преступников. Машина тронулась. Через металлические прутья я видел: вся школа наблюдала из окон.
Доставили в горотдел на Кирова.
Следователь мне:
– Говори по-хорошему, где гитары?
Оказывается, ночью кто-то залез через фрамугу в комнатку, где хранились инструменты, и сбондил их.
– Я не брал. Сам в школьном ансамбле собирался играть.
– Ну-ну…
Следователь выдернул из-под меня стул, поставил на ноги посреди кабинета и началось… По лицу не били. Следак ударял в живот, сержант сзади метил по почкам, по ушам… Метелили и приговаривали:
– Только пикни, убьём…
Я размазывал по щекам слёзы, сдержанно мычал, старался руками закрыться от ударов. Не удавалось. Они работали слаженно…
…В протоколе написали: «Гитары украл я. Утопил в глубоком озере. Готов возместить материальный ущерб полностью. Прошу уголовного дела не заводить».
Я подписал всё…
На другой день чуть опоздал на урок. Зинаида зашипела:
– Ш-што, уголовник, сознался?!
Все: «Ха-ха-ха!».
Я молча прошёл на место, сел. Понимал: уже никогда не отмыться от этого позора, и училка тут ни при чём. (Разве стороннему человеку объяснишь, почему такую лажу сам подписал?) У родителей целый год высчитывали часть зарплаты. Мы не голодали, но первый батон белого хлеба мать смогла купить лишь следующим летом. Да что хлеб! Горечь свила в моей душе чёрное гнездо… Мне так и не удалось поиграть на настоящих электрогитарах на школьных вечерах. Теперь уж ничего не изменишь.
После восьмого класса я решил поступать в музыкальное училище. Дни считал до окончания учебного года. Подал документы в приёмную комиссию, но вступительные провалил. И стало мне тогда до лампочки, куда идти.
Надвигался сентябрь.
Мать ругается:
– Не поступил, иди в школу!
– Не пойду…
– Иди хоть куда-нибудь.
Мы с ней отправились в четырнадцатую хабзайку. Директор спрашивает: «На кого хочешь учиться?». (А мне всё равно. Думаю: год перекантуюсь, снова буду в музыкальное экзамены сдавать.)
Отвечаю нехотя:
– Запишите на электромонтажника.
В конце концов не я первый. Тот же Джордж Харрисон после школы поступил на электрика…
Приняли меня. Втянулся. Увлёкся радиотехникой, электроникой. Друзья появились, так и закончил ПТУ.
…Сижу как-то во дворе, с гитарой по душам говорю. Подходят два сопливых хлюста, лет по десять: