Это была любовь, и я испытывала ее — счастье, желание, умиротворение… Я чувствовала все эти вещи. Однажды.
Я расположила ноги на двенадцать и пять часов и подняла руки к лицу. Но, наверное, все эти вещи и ослепили меня. Наверное, они были словно покрывало на моих глазах, не дающее увидеть его настоящий характер. Его потребность контролировать, потребность защищать, которые укоренились так глубоко, что он запер меня. Словно заключенную.
— Я в порядке, — сказала я, делая шаг и нанося удар с левой стороны. Подвижная — перетекающая, словно шелк, как будто мое бессмертное тело наконец перестроилось.
Мой кулак врезался в спарринговую подушку Кассиана и метнулся обратно, быстро, словно змеиный укус, и я ударила справа, плечо и нога повернулись.
— Один, — Кассиан считал. Я опять ударила, раз-два. — Два. И в порядке — это хорошо, в порядке — это замечательно.
Снова, снова, снова. Мы оба знали, что «в порядке» было ложью.
Я сделала все — абсолютно все ради этой любви. Я разорвала себя в клочья, я унижалась и убивала невинных, а он просто сидел рядом с Амарантой на том троне. И он ничего не сделал, ничем не рискнул ради меня — не рискнул быть пойманным, пока не настала последняя ночь, и все, чего он пожелал — это не освободить меня, а поиметь, и..
Снова, снова, снова. Один-два; один-два; один-два..
И когда Амаранта сокрушила меня, когда она переломала мои кости и заставила мою кровь закипеть в жилах, он просто стоял на коленях и молил ее. Он не попытался убить ее, не подполз ко мне. Да, он боролся за меня — но я боролась за него сильнее.
Снова, снова, снова, каждый удар моих кулаков о подушки для спарринга — словно вопрос и ответ.
* * *
И после того, как его сила вернулась, он имел наглость посадить меня в клетку. Имел наглость заявить, что я теперь бесполезна, что должна быть заточена для его же спокойствия. Он дал мне все, что мне было нужно, чтобы я стала собой, чтобы почувствовала себя в безопасности, но когда он получил, что хотел — когда он получил свою силу, свои земли назад… он перестал пытаться. Он все еще был хороший, все еще Тамлин, но он был просто… неправильным.
И затем я рыдала сквозь стиснутые зубы, слезы вымывали эту воспаленную рану, и меня не заботило, что здесь были Кассиан или Рис, или Азриэль.
Звон стали прекратился.
И затем мои кулаки соединились с голой кожей, и я поняла, что пробила подушки для спарринга насквозь — нет, прожгла их, и… И я тоже остановилась.
Обернутая вокруг моих рук ткань теперь была лишь пятнами сажи. Руки Кассиана остались поднятыми передо мной — готовые принять на себя удар, если я его сделаю. — Я в порядке, — сказал он тихо. Мягко.
И наверное, я была истощена и разбита, и потому выдохнула:
— Я убила их.
Я не произносила этого вслух, с того момента, как все произошло.
Кассиан сжал губы.
— Я знаю. — Ни осуждения, ни похвалы. Лишь мрачное понимание.
Мои руки ослабли, когда меня сотряс еще один всхлип.
— На их месте должна была быть я.
И вот оно. Стоя там под безоблачным небом — зимнее солнце, бьющее мне на голову, и ничего вокруг меня, кроме голого камня, ни тени, в которой можно спрятаться, и не за что зацепиться… вот оно.
Тьма охватила меня, успокаивающая, нежная тьма — нет, тень — и влажное от пота мужское тело возникло передо мной. Нежные пальцы подняли мой подбородок, пока я не подняла глаза… на лицо Рисанда.
Его крылья обернулись вокруг нас, словно кокон, из-за солнечного света кожистая мембрана отливала золотым и красным.
Вокруг нас, за пределами кокона, возможно, в другом мире, звуки стали о сталь возобновились — Кассиан и Азриэль начали поединок.
— Ты будешь чувствовать это каждый день до конца своей жизни, — сказал Рисанд. Мы были настолько близко, что я чувствовала запах пота на его коже и еще аромат моря и цитруса. Его взгляд был мягким. Я попыталась отвести глаза, но он твердо держал меня за подбородок. — Я знаю, потому что чувствую то же самое с того самого дня, когда мою маму и сестру убили, и мне пришлось хоронить их самому, и даже возмездие ничего не изменило. — Он стер мои слезы сначала на одной щеке, потом на другой. — Все, что ты можешь сделать — это либо позволить этому разрушить тебя, позволить убить тебя, как это почти произошло с Ткачихой, либо научиться, как с этим жить.
Долгое мгновение я просто смотрела на его открытое, спокойное лицо — может быть, его истинное лицо, обычно скрытое под всеми масками, которые он носит, чтобы сохранить свой народ в безопасности.