– Бесстрашная Диана! Сражается с упырями и заговорщиками, но трепещет при мысли о blind date[49]! – пошутила девушка.
– Ну, скажем, мои последние романтические приключения не были удачными. Первый воздыхатель оказался опасным террористом, от второго отбоя не было, лип, как дез Эскай. После Тристана де Ля Ронсьера и Александра де Мортанжа я уже не жду ничего хорошего.
Правда в том, что я вообще ничего не ждала. Сердце отказывалось играть в эти игры. Важен был мой долг, а не мои чувства. Записать Бледного Фебюса в ряды Фронды – вот моя единственная цель. Ради нее я буду убеждать, соблазнять, покупать – все средства хороши. Но этого Поппи тоже не знала.
Она звонко рассмеялась, вторя реву черных волн, неистово бьющихся о корпус «Невесты в трауре».
– И правда, судя по твоим прошлым успехам в любовных делах, я могу понять твои страхи, darling[50]! – Подруга вынула из кармана своего плаща холщовое саше и незаметно положила его в мою руку. – Я прекратила жевать их, но всегда ношу с собой на случай рецидива. Рада, если они помогут тебе, но поверь, для твоего же блага, используй экономно. Всякое злоупотребление дурманом приведет к привыканию и может спровоцировать тошноту.
Я спрятала саше в складках накидки, подальше от инквизиторского взгляда Франсуазы.
– Я часто спрашиваю себя, на кого похож Бледный Фебюс, – прошептала я. – Прюданс нарисовала себе прекрасного принца.
Поппи закатила глаза:
– Твоя кузина легкомысленна, как бабочка, а ты упряма, как мул. Порой я не верю, что вы сестры.
– Мы похожи больше, чем ты можешь представить, – поспешила я возразить. – Я тоже сентиментальна, как нежный цветок. Да мы все… включая тебя. Но каждый по-своему.
Англичанка грустно улыбнулась, растягивая губы, покрытые темным блестящим кармином.
– Я – красный цветок, darling! Как страстный красный мак, в честь которого меня назвали[51]. Я вспыхиваю мгновенно, от маленькой искры, всегда немного опережая события. Жаль, Заш не видит, что я сгораю от любви к нему, – она тяжело вздохнула. – Мы живем в скверном мире: зачастую те, кому нравимся мы, не нравятся нам. Посмотри на Рафаэля: его терзают сердечные муки, это ж очевидно, к гадалке не ходи. У меня чутье на эти дела. Должно быть, там, в Версале, он вынужденно оставил равнодушную к нему красотку.
Мне хотелось сказать Поппи, что ее инстинкты ошибаются, но тайна Рафаэля и Сураджа принадлежала только им двоим.
– Что касается Фебюса, не знаю, насколько этот принц прекрасен, но, по крайней мере, он не старый. Ты слышала, что сказал Мариньи: твой суженый – молодой человек, который недавно взялся пиратствовать. То есть ненамного старше тебя.
– Считаешь, что он – человек, судя по убийствам, которые ему приписывают? Что касается молодости, она обманчива. Мы в этом убеждаемся каждый вечер за ужином: у одноглазого демона нет морщин, а он разбойничает в морях уже целую вечность.
Поппи отмела мои страхи взмахом руки:
– Твой возлюбленный – пират. Не вампир. Во всяком случае пока, потому что «священнодействует» при свете дня. Кровь Нетленного подарит вам обоим самый лучший возраст for ever and ever[52]. Твоя смерть, образно выражаясь, будет романтичной, потому что тебе нужно будет сначала умереть, чтобы после обрести вечную жизнь. – Подруга прикоснулась ко мне, желая приободрить. – Игра стоит свеч!
Я с трудом улыбнулась. Верит ли Поппи в то, о чем говорит? У меня не было причин сомневаться в этом. Трансмутация – предел мечтаний всех смертных придворных. Когда она осуществляется кровью самого Короля – становится посвящением.
Я уже хотела сменить тему, как в этот момент пронзительный вопль разорвал ночь, а после еще раз. Голос человеческий и нечеловеческий одновременно, что-то между криком отчаяния и лебединой песней. Моя душа ушла в пятки.
– Что это? – ужаснулась Поппи.
– Как будто из носовой части, совсем рядом! – прокричала я, указывая на бушприт[53], гигантским гарпуном вонзившийся в черный горизонт.
Мы с Поппи перегнулись через леер. Даже сама Франсуаза встревожилась: вышла из привычного состояния статуи и поспешила к поручням, словно боялась, что я могу упасть в море.
– Все в порядке, я не собираюсь прыгать, – крикнула я, высвобождаясь из ее рук.
В лунном свете мы увидели очертания гальюнной фигуры. Я только мельком видела эту «невесту», давшую свое имя судну, в ту ночь, когда мы садились на борт корабля, и с тех пор не обращала на нее ни малейшего внимания. Но только сейчас я заметила, что траурное платье, которое считала вырезанным из эбенового дерева, на самом деле было настоящим, бархатным. Черная ткань, затвердевшая от соли и инея, скрипела на ледяном ветру. Темная вуаль, закрывавшая лицо, была тоже настоящей: не ветер вздымал ее, а живое дыхание…