Рис. 25. Василько Теребовльский в Здвижене
Ночью, чтобы никто не видел, сторонники Давида перевезли окованного Василька в Белгород и поместили его в избу[103]. Входя в помещение, князь обратил внимание на то, что там находится человек, которого летопись называет торчином, и острит нож. Молнией пронеслась в голове Василька мысль, что его хотят ослепить, и он начал просить пощады. С мольбою он обратился к Богу: «Господи, услыши правду мою». Вскоре в избу вошли Сновид Изечевич, конюх Святополка, и Дмитрий, конюх Давида. Энергичными движениями они разостлали на полу ковер, схватили Василька и хотели его свалить на землю. Однако и окованный князь оказал им сопротивление. Втроем они не могли справиться с ним, но подоспела подмога, и Василько все же оказался на земле. Затем его по шею закатали в ковер, сняли с печи две доски, положили их на грудь князя и сели на них с двух сторон. После этого торчин, которого летопись именует Беренди, приступил к исполнению своего черного дела. Пытаясь вынуть ножом глаз, он сначала промахнулся и порезал лицо князю, но затем справился с волнением и хладнокровно вынул оба глаза. Василько потерял сознание и лежал, согласно замечанию летописца, «яко мертв».
Прервем на некоторое время последовательное повествование и постараемся ответить на вопрос, не скрываются ли за этой необычной для Руси конца XI в. расправой над князем, кроме Давида и Святополка, еще и другие действующие лица. В свое время В. Васильевский, а затем и И. Будовниц[104] полагали, что тут не обошлось без участия коварных византийцев, которые широко практиковали ослепление бунтовщиков.
Находясь в заключении у Давида Игоревича, Василько доверительно рассказал попу Василию о своих неосуществленных планах с помощью наемных дружин берендеев, печенегов и торков предпринять походы на Польшу и дунайские владения Византии. Византийцы могли быть осведомлены об этих замыслах Василька, в бесстрашии которого они уже имели возможность убедиться в 1091 г., когда он спасал империю от печенегов и учинил над ними страшную расправу под Константинополем.
Сказанное совершенно естественно ставит вопрос: не было ли замешано в ослеплении Василька византийское правительство, которому болгарские планы русского князя должны были внушать опасения? И. Будовниц пишет, что «византийские агенты могли заинтересовать Давида Игоревича перспективой получения принадлежавших Ростиславичам Червенских городов, которых он действительно домогался после ослепления Василька, а Святополка, известного своим корыстолюбием, — подкупить богатыми дарами».
Так ли было на самом деле, сказать сложно. Предположение больше эмоциональное, чем рациональное. Не исключено, что к концу XI в. византийской изощренностью в казнях овладели и русские. Как бы то ни было, кровь Василька прежде всего лежит на совести Давида и Святополка.
В обморочном состоянии Василька вынесли из помещения, положили на воз и немедленно отправили во Владимир. По дороге, в Здвижене, сделали остановку. Для этого был избран двор местного попа. Здесь с князя сняли кровавую сорочку, которую отдали постирать попадье. Отстирав кровавые пятна, она одела сорочку на Василька и стала оплакивать его, как покойника. Василько очнулся, попросил воды и спросил, где он находится. Затем, пощупав на себе сорочку и поняв, что на ней уже нет следов крови, спросил: «Чему есте сняли с мене? Да бых в той сорочкѣ кровавѣ смерть принялъ и сталъ пред Богомъ»[105].
Рис. 26. Перевозка ослепленного Василька Ростиславича во Владимир Волынский
Во Владимир транспорт с ослепленным Васильком прибыл 6 декабря. К этому времени сюда прискакал и Давид Игоревич. Он приказал заключить Василька на дворе некоего Вакеева, приставил к нему стражу в 30 человек и дал двух княжих отроков — Улана и Колчка — для его обслуживания. Сам же, собрав дружину, пошел в волость Василька, овладел Теребовлем и некоторыми другими городами. Вожделенная и давно вынашиваемая мечта Давида сбылась. К своей Волыни он действительно присовокупил теперь и значительную часть Галичины.
Тем временем весть о злодеянии Давида и Святополка уже разошлась по Руси. Наиболее резкую реакцию она вызвала у Владимира Мономаха, тоже оклеветанного злоумышленниками. В ужасе и рыданиях Владимир произнес: «Сего не бывало есть в Русьскѣй земьли ни при дѣдѣх наших, ни при отцихъ наших, сякого зла»[106]. Вслед за ним аналогично отреагировали еще два участника Любечевского съезда — Давид и Олег Святославичи.
104
Будовниц И. У. Владимир Мономах и его военная доктрина. Исторические записки. № 22. 1947. С. 78.