Она продолжала бы и дальше, но отец резко ее остановил:
— Сейчас не время для обвинения. Мы должны выслушать указания благого бога, касающиеся будущего Ту, и потом мы уведем ее с солнцепека.
Я взглянула на Паари. Он ничего не говорил и не шевелился. Управляющий официозно поджал губы. Потом покраснел и передал свиток Паари. Я заметила, что руки у брата дрожали, когда он начал читать вслух:
— «Достопочтенному управителю Асвата и верховному жрецу бога Вепвавета, приветствия. Для преступницы Ту должны быть выполнены следующие предписания. Она должна рассматриваться как изгнанная из всего Египта, кроме селения Асват. Те жители селения, кто захочет, пусть соорудят для нее хижину у стен храма Вепвавета, и она должна жить там, зарабатывая на жизнь выполнением тех работ, какие жрецы Вепвавета определят ей. Она не может владеть землей, драгоценностями, лодками и другой собственностью, кроме той, что жрецы сочтут необходимой для удовлетворения ее нужд. Ей не позволено владеть никакими травами и снадобьями, лечить недуги и болезни в месте своего изгнания. Она должна всегда ходить босая. Раз в год верховный жрец Вепвавета должен надиктовать для меня свиток, в котором будет описывать ее положение. Следует помнить, что она еще является собственностью Престола Гора и как таковая не может обручиться или вступать в интимные отношения ни с одним из мужчин, кроме самого фараона. Ей дозволено плавать в Ниле в любое время, когда она пожелает, и она может возделывать сад для своих нужд, чтобы облегчить свое ка». — Паари свернул свиток и вручил его управителю. — Он подписан самим фараоном, — сказал он, потом шагнул вперед и обнял меня. — Я люблю тебя, Ту, — сказал он. — Тушеная чечевица и мамино пиво ожидают тебя. Все могло быть и хуже. Боги были милосердны.
Да, они были милосердны. В конце концов они решили забыть меня совсем. И когда я держала руку Паари и шла с ним рядом через площадь, я вдруг вспомнила, что через месяц буду отмечать свое рождение. Мне исполнится семнадцать лет.
Отец и Паари построили для меня домик из двух комнат в тени стены Вепвавета, и я стала жить там; каждый день я подметала и убирала в храме, выносила корзины со жреческими одеждами, которые стирала в реке, иногда записывала диктовки с описанием храмового имущества или списки принадлежностей, которые требуется получить из Фив. Я вскапывала сад, ухаживала за ним. Послушная долгу, я навещала свою мать, хотя она стыдилась признавать меня, и я всегда старалась не появляться у ее двери, когда к ней приходили подружки. Отец часто приходил ко мне посидеть на пороге хижины и поговорить, выпить скверного пива моего изготовления. Он сделал для меня кровать, стол и стул, а я сама соткала себе два платья, покрывало на кровать и две подушки. Посуду я выпросила у жрецов. Мне были доступны только эти простые вещи, остального я была лишена.
Изис родила девочку, дочь Паари. Мы не виделись так часто, как мне бы хотелось, несмотря на то что мы оба работали в храме, потому что главным в его жизни теперь была собственная семья, а мне доставались лишь крохи его внимания, но иногда он приходил ко мне на закате, и мы говорили о прежних днях, вспоминали свое детство. Только однажды я рассказала ему о своей жизни в гареме и об ужасных вещах, что я натворила; я не упомянула о том, как Гуи и все остальные обошлись со мной. И меня удерживал не стыд. Иногда я начинала бояться, что Гуи может прислать убийцу, чтобы убить меня как нежелательного свидетеля, и я не хотела, чтобы Паари тоже оказался жертвой.
Прожив в Асвате шесть месяцев, я начала думать о сыне. Моя жизнь в селении так отличалась от другой жизни в Дельте, что долгое время и гарем, и дворец, и все, что происходило там, казалось мне просто очень яркой фантазией, но постепенно Пентауру снова занял свое место в моем сердце, и оно начало болеть. Я проводила много времени в мыслях о нем. Хорошо ли обращаются с ним в семье торговца? Может ли быть, чтобы такой маленький ребенок сохранил воспоминания о своей настоящей матери, помнит ли он хоть немного ее лицо? Может быть, определенные запахи иногда заставят его встрепенуться и почувствовать беспокойство без всякой причины? Может быть, блеск какого-нибудь драгоценного камня, трепет тонкого белого льна иногда наполнят грустью его сердце? Совсем ли забыл о нем Рамзес, или иногда его мысли возвращаются к прекрасной наложнице и ее ребенку, отцом которого он стал?
Я больше не казалась себе прекрасной. Мои руки загрубели и покрылись мозолями. Мои ступни, которым запрещена была любая защита, стали широкими и твердыми. Мои глаза окружала не краска, а сеточка тонких морщин, оттого что мне день за днем приходилось щуриться на солнце; волосы, утратившие блеск и мягкость, становились все жестче. И все же многие месяцы мне казалось чудом, что я просто живу. Хотя я работала, как самая последняя служанка в гареме, хотя селяне в лучшем случае обходили меня стороной, а в худшем забрасывали комьями навоза за то, что я ославила их селение как родину убийцы, я была счастлива.
В ночные часы, когда селение и храм были объяты сном, я выходила побродить в пустыню. После заката я немного отдыхала, а потом незаметно выбиралась за свою хижину, где кончалась возделанная земля и начинался песок. Там я сбрасывала платье и бегала нагая под луной, смеялась и кричала, пока не выбивалась из сил, пьянея от уединения и наслаждаясь бесконечностью пустыни, что простиралась, застывшая в покое и озаренная светом звезд, сколько хватало взора.
Свободная от всего на свете, я вспоминала тот момент, когда, ожидая известия о смерти фараона, почти поддалась внезапному странному желанию убежать прочь из гарема, прочь из города, добежать до пустыни, где я могла бы начать свою жизнь сначала, невинная и свободная. Это желание теперь исполнилось. Танцуя босиком на прохладном, зыбком песке, я действительно была невинной. И свободной.
Я стала думать о том, что происходит во дворце. Проводил ли фараон негласное расследование относительно людей из того списка имен, которые я назвала ему? Следят ли его люди за заговорщиками, пока те вынашивают новый план? Буду ли я когда-нибудь иметь удовольствие увидеть самодовольный, холодный мирок Гуи поверженным?
Тогда Рамзес вспомнит обо мне. Тогда он пошлет гонца в Асват. Может быть, даже приедет сам. Его вестник подойдет к моей хижине. И меня пригласят на борт царской баржи, но, конечно, я не смогу появиться там в таком виде, поэтому Рамзес пришлет служанок, которые отмоют и умастят меня, вотрут смягчающие мази в мои бедные ноги и натруженные руки, уберут мои волосы и накрасят лицо, оденут меня в мерцающие льняные одежды и украсят драгоценностями мою шею и руки. И тогда, в новых сандалиях, благоухающая шафраном, под балдахином, я выйду из своей хижины и с гордым, очень гордым видом отправлюсь к причалу храма Вепвавета и взойду по сходням прямо в объятия своего возлюбленного.
А пока я буду продолжать играть роль послушной служанки служителей моего божества. Я буду продолжать танцевать одна по ночам среди дюн пустыни. И я буду продолжать записывать эту историю своего взлета и падения, тайно, на папирусах, которые мне порой удается украсть в кладовой храма. Когда я закончу, кто знает? Может быть, я передам ее Паари по наследству, так чтобы однажды она нашла дорогу к моему сыну. Или, может быть, я вручу ее одному из царских вестников, что курсируют по реке с поручениями короны, и, может быть, в одно солнечное летнее утро она попадет на стол к фараону. В конце концов, будущее так переменчиво. Кто знает?
Несколько слов в заключение. Существует официальный документ о тайном заговоре против Рамзеса III (Туринский папирус Роллин; Хроники Мединет-Абу; П. Монтэ), в котором принимали участие высокопоставленные лица, в том числе хранитель казны, несколько писцов, два военачальника, и несколько женщин гарема Мединет-Абу в Фивах, одна из которых была сестрой военачальника, а вторая — младшей женой царя. Заговор был вызван недовольством знати внутренней политикой царя, младшая жена — царица Тейя — мечтала видеть на троне Египта своего сына Пентауру. Заговор носит название «Заговора Гуи», по имени его зачинщика, высокопоставленного сановника и придворного мага (магия в Египте в древние времена была неотделима от врачевания). Имена остальных заговорщиков тоже почти совпадают с именами героев настоящего романа: Паибекаман, Паис, Банемус, Мерсура, Атирма… Всего число заговорщиков достигало 33 человек. Заговор был раскрыт, заговорщиков признали виновными и по решению суда подвергли суровому наказанию. Многим отрезали уши и носы, шестерых из них приговорили к смертной казни. Прах заговорщиков был развеян по улицам, абсолютно лишив их права на загробную жизнь.