Так как во вторник пан Пёлунович снова с самого утра читал объявления, а в полдень снова уехал, то Густав и Вандзя уже второй день были предоставлены самим себе.
Как же они проводят время? Посмотрим.
— Панна Ванда! — говорил Густав. — Я уже третий раз прошу вас сесть в кресло и сидеть смирно.
— А я уже третий раз вам отвечаю, что и не думаю трогаться с окна. Мне тут хорошо, и баста — как говорит дедушка.
— Превосходно!.. Так вот теперь от имени дедушки рекомендую вам непременно сесть в кресло, иначе я никогда не кончу портрет.
— Я не слышу, что вы говорите, канарейка мешает.
— Хорошо же вы слушаетесь дедушки, нечего сказать!
— Дедушки я слушаюсь, а вас не стану.
— Но, панна Ванда, в настоящее время я его замещаю!
— Но, пан Густав, я вас не стану слушаться, будь вы и в самом деле моим дедушкой.
Отчаявшийся Густав стал укладывать в портфель свои бумаги.
— Это что должно означать? — спросила, оглядываясь через плечо, девочка.
— Я ухожу!.. Раз вы не хотите позировать…
— Вправду?
— Разумеется!
— А я все же думаю, что вы не уйдете.
— Уверяю вас, что уйду, — ответил Густав, всячески изображая решимость.
— Уверяю вас, что вы останетесь, — ответила Вандзя тем же тоном.
— Интересно — почему?
— Потому что я…
— Потому что вы так хотите?..
— Потому что я сяду в кресло.
— Ну раз так, другое дело!.. — сказал Густав, подавая девушке руку и церемонно ведя ее к креслу. — А теперь, — прибавил он, — от имени дедушки попрошу сидеть несколько минут смирно.
— Куда же мне смотреть?
— Все равно куда, ну хоть на канарейку, например.
— Это тоже дедушка велел?
— Нет, это я вас прошу.
— Хорошо! А теперь я вас попрошу, чтобы сюда впустили Азора.
Наступила минутная тишина; тем временем жирный Азорка вбежал в комнату и устроился на коленях у своей хозяйки, а Вольский принялся за наброски.
— Знаете что? — начала Вандзя.
— Слушаю!
— Нет, я ничего не скажу…
— Почему же это?
— Боюсь, что вы станете надо мной смеяться.
— Не стану.
— Тогда… знаете что? Я бы хотела быть птичкой! Правда, как это забавно?..
— Правда! И что же, вы хотели бы быть этой канарейкой, на которую сейчас смотрите?
— Это кенарь. О нет! Ведь он, бедняжка, не может летать.
— Ну, так выпустите его, пусть летает!
— Как бы не так! Он уж раз сам вылетел, и с ним произошел очень печальный случай.
— Что такое? Воробьи его напугали?
— Хуже! Вы только вообразите, он вылетел во двор, но тут же устал… Азорка! Будь умницей! Нельзя кусать этого господина!..
— Ну, что же дальше?
— Устал и уселся на забор, на котором стоял наш петух… Вы знаете нашего петуха?
— Не имею чести.
— Ну вот, и он, противный, клюнул его в головку так, что с ним даже обморок был…
— Кенарь клюнул петуха?
— Куда ему! Петух кенаря, да так, что с тех пор, — только вы над ним не смейтесь, — с тех пор он стал лысый!..
— Петух-то?
— Нет, кенарь… Сейчас я покажу вам!..
Сказав это, она кинулась к окну, на котором висела клетка с крикливой птицей.
— Панна Ванда! Ради всего святого, не вставайте же! — закричал Густав. — Весь этюд, превосходный этюд испорчен!..
— Ха-ха-ха! — засмеялась девочка. — Да это отлично! Теперь вам придется делать новый!
— При таких условиях я никакого не сделаю… Только осрамлюсь… не посмею показаться на глаза вашему деду… Ну что это такое — десяти минут не посидеть спокойно!..
Говоря это, он снова стал складывать бумаги.
Вандзя вернулась на свое место и, снова взяв на колени Азора, сказала:
— Я вам дам совет. Если вы хотите, чтоб я сидела смирно, расскажите мне какую-нибудь хорошенькую историю!
— Превосходная мысль! — ответил Густав, снова раскладывая свои бумаги. — Я должен вам рассказывать всякие истории и одновременно рисовать? Ну что ж, попробую!..
— Простите, я прерву вас. Мы поедем сегодня в Лазенки?
— Поедем. Лошади заказаны на пять часов.
— Теперь слушаю.
— Очень хорошо, а я начинаю. Так вот, жила-была такая панна Непоседская, и ее дедушка поручил написать с нее портрет…
— Одному художнику, фамилия которого была Приставальский. Эту историю я уже знаю!
— Тогда я уж, право, не знаю, что рассказывать!
— Расскажите мне о каком-нибудь мальчике, мне больше нравятся такие истории.
— Я вам расскажу об одном нехорошем мальчике, который держал палец во рту…
— Фи! Я не стану слушать! Я люблю грустные истории…
— О мальчике?
— Да! И чтобы была еще и маленькая девочка.
— Нет, такой истории я не знаю! — отвечал Вольский, рисуя.
— Ну, пусть не будет девочки, пусть будет мальчик и… и… не знаю, что еще.
— Например, канарейка или собачка?
— Собачка, собачка! — закричала Вандзя, поудобнее усаживаясь в кресле и поглаживая ожиревшего Азора, который спал как убитый.
Продолжая рисовать, Вольский начал:
— Жил-был один мальчик…
— Это был большой мальчик?
— Это был мальчуган… в вашем возрасте.
— В моем возрасте? — возразила возмущенная девочка. — Но ведь дедушка сказал, что мне уже скоро пойдет шестнадцатый год…
— Но пока что вам исполнилось четырнадцать. Так вот, жил-был один мальчик, и у него была собачка…
— Такая, как наш Азорка?
— Такая… то есть нет, совсем не такая. Та собачка была грязная, кудлатая, и хвост у нее был поджат…
— Почему поджат?
— Потому что она всегда была голодна. И она и ее хозяин…
— Разве ее хозяин был жестянщиком?
— Нет, с чего это вам пришло в голову?
— Потому что только маленькие жестянщики говорят, что они всегда голодны.
— Ага!.. Так вот этот мальчик ходил по свету и искал…
— Чего, сударь?
— Искал свою мать, потому что, когда он еще был ребенком, его похитили цыгане и увели в лес…
— Скажите, сударь, это правдивая история?
— Самая правдивая! Мне рассказывал ее сам этот мальчик.
— Боже мой!
— Так странствуя, — продолжал Густав, — он пришел однажды в один город, который, однако, ему вскоре пришлось покинуть.
— Почему, сударь?
— Потому что камни ранили ему ноги и, что еще хуже, скверные мальчишки привязали к хвосту его собачки пузырь с горохом, что очень напугало и собачку и мальчика…
— Ах, противные!..
За это время Вольский сделал несколько набросков, на каждом из которых лицо Вандзи выражало другое чувство.
— Потом мальчик пошел в деревню и, увидев первую же избу, зашел туда. «Стук! Стук!» — «Кто там?.. Чего тебе надо, дитя?» — «Я ищу мою мать». — «А как ее зовут?» — «А я не знаю». — «Ну, тогда иди себе дальше, дитя; здесь она не живет».
И так он шел все дальше, от избы к избе, от деревни к деревне, и всюду стучался напрасно. Как вдруг в один прекрасный день встретился с седым как лунь старичком. «Чего ты ищешь, дитя мое?» — спросил его старичок. — «Я ищу мать». — «А был ты в деревне?» — «Был, и не в одной». — «А в городе?» — «И в городе тоже, но ее нигде нет». — «Ну, — ответил старичок, — раз так, то, наверно, ее уже нет на земле». — «Так где же она?» — «Верно, на небе». Мальчик опечалился и сказал: «Не знаете ли, дедушка, как туда пройти?» Дед осмотрелся кругом. «Господь знает, — отвечал он. — Там солнце всходит, а здесь заходит; сюда, верно, будет ближе всего. Иди прямо, дитя». — «Прямо? Это значит в лес, а потом придется на дерево?» — «Да уж, верно, так», — подтвердил старичок. «А пустят меня туда, дедушка?» — «Отчего не пустить! Господь бог добрее людей». — «А мою собачку?» — «Кто его знает, спросишь, может и пустят».
Вот и пошел мальчик в лес, идет между высокими деревьями, глянул вверх и уж хотел было лезть на сосну, как вдруг вспомнил о собачке. «Что же ты тут, бедняжка, будешь одна делать?» — подумал он. А с другой стороны, ему жаль было матери, и вот он шел все дальше и высматривал такое дерево, на которое они могли бы без большого труда вскарабкаться вдвоем с собачкой.