Сильно тревожился державный хозяин о своем государстве и в то же время чувствовал, как гаснут его силы. Рана хотя уже и не болела, но от нее распространялся смрад — дух тяжел.
— Что бы приложить к ней либо впустить в нее, чтобы духу не было? — спрашивал он у князя Глинского, Николая Люева и Феофила.
Лекаря не знали, как помочь горю.
— Государь князь великий, обождавши день, другой, когда тебе полегчает немного, пустить бы водки в рану, — посоветовал боярин Михайло Юрьевич Захарьин.
Великий князь трогательным голосом обратился к Люеву:
— Брат Николай, видел ты мое великое жалованье к себе? Можно ли что-нибудь такое сделать, мазь или другое что, чтобы облегчить болезнь?
Люев с тоскою откровенно ответил:
— Видел я, государь, к себе жалованье твое великое: если б можно, тело бы свое раздробил для тебя, но не вижу никакого средства, кроме помощи Божией.
Ясно было значение этого горького ответа, и больной понял его. Он обратился к детям боярскими своим дьякам:
— Братия, Николай узнал мою болезнь — неизлечимая! Надобно, братья, промышлять, чтобы душа не погибла на веки.
У присутствующих навернулись на глаза слезы. Едва сдерживая их, они вышли один за другим из спальни великого князя и разрыдались. Великий же князь забылся во сне и стал в бреду петь:
— Аллилуйя, аллилуйя, слава Тебе, Боже!
Очнувшись от тяжелого забытья, он покорно произнес, обводя покой мутным взором:
— Как Господу угодно, так пусть и будет, буди имя Господне благословенно отныне и до века.
Духовник великого князя должен был 3 декабря держать наготове со вторника на среду запасные дары, а игумену троицкому Иоасафу больной поручал молиться о земском строении и о царевиче Иване, а также о горемычной великой княгине. В то же время великий князь просил его не уезжать из Москвы.
В среду великий князь снова приобщился и поел немного. Не переставая заботиться о государстве, он призвал князей Василия и Ивана Шуйских, Воронцова, Захарьина, Тучкова, князя Глинского, Шигону, Головина, Путятина и дьяка Мишурина и снова говорил о земском строении, наказывал, как править государством. Проговорив с ними с третьего до седьмого часу, он отпустил их, оставив у себя только Захарьина, Глинского и Шигону, которые пробыли у него до ночи. Им он говорил, главным образом, о великой княгине. Наконец пришли его братья, князь Андрей и князь Юрий, и стали принуждать его поесть. Подали ему миндальную кашу, не он не мог есть. По уходе братьев великий князь велел воротить князя Андрея, потом сказал:
— Вижу сам, что скоро должен умереть. Хочу послать за сыном Иваном, благословить его крестом Петра чудотворца, да хочу послать за женою, наказать ей, каа ей быть после меня…
Потом, пораздумав, он в нерешительности заметил:
— Нет, не хочу посылать за сыном; мал он, а я лежу в такой болезни, испугается.
Князь Андрей и бояре посоветовали:
— Государь великий князь, пошли за сыном, благослови его и за великой княгиней пошли.
— Ну, ладно, — согласился больной. — Пошлите!
Через несколько минут брат великой княгини, князь Иван Васильевич Глинский, принес на руках царевич Ивана. За ним шла мамка Аграфена Челяднина. Благословив сына, больной наказал ей:
— Смотри, Аграфена, чтобы ты от сына моего Ивана не отступала ни пяди.
Ребенка унесли.
Раздался громкий вопль в соседнем покое. То вел великую княгиню. Она громко кричала и билась, едва держась на ногах. Не одно горе при мысли о возможности близкой утраты любимого мужа терзало ее. Никогда не любила она великого князя горячей молодой любовью. Ее охватил страх перед неизвестным будущим, и зародили в душе тысячи черных мыслей. Легкомысленная и горячая, она одинаково поддавалась радости и горю, надеждам и отчаянию. Отчаиваться же было отчего, если сам великий князь каждым поступком, каждою речью обнаруживал в эти дни тревогу за участь сына и жены. Он боялся и бояр, и брата своего князя Юрия. С одной стороны он видел честолюбивцев, готовых на все ради захвата в свои руки власти, с другой — он знал стремление удельных князей высвободиться из-под опеки Москвы, а там еще Новгород и Псков, подавленные но не смирившиеся… Великий князь, увидав жену, придерживаемую князем Андреем Ивановичем и боярином Челядниным, стал успокаивать ее: