Я сказала:
— Не тебе судить о поступках твоей матери. Кто из нас может знать, какой ужас она испытала, когда родился Карна?
Но Юдхиштхира опять погрузился в свою скорбь и не слышал меня.
Встревоженные его продолжительной апатией, я и мои остальные мужья повели его к Бхишме. Мы думали, что, возможно, философская беседа с дедом разгонит его тоску. Мы знали, как Юдхиштхира любит такие разговоры. Умирающий Бхишма, забыв о собственных страданиях, стал наставлять его в искусстве управления государством:
— Правитель должен уметь скрывать свои слабости. Он должен внимательно выбирать себе слуг. Он должен сеять раздоры среди знати враждебного царства. Он должен быть снисходительным, но не чрезмерно, чтобы злые люди не могли этим воспользоваться. Его сокровенные мысли должны быть скрыты даже от самых близких.
Юдхиштхира слушал его почтительно, но даже Бхишма не мог вывести его из его немого отчаяния.
И тут вмешался Кришна. Он сказал Юдхиштхире, что пока он предается своей меланхолии, бандиты терроризируют его беззащитных подданных на окраинах ослабевшего царства Куру. О Кришна! Он воззвал к единственной вещи, которой Юдхиштхира не мог пренебречь: к его долгу. Он позволил отвести себя обратно в город и принять корону, хотя и не испытал от получения власти никакой радости.
Я не обвиняю его в этом. Хастинапур сложно было назвать приятным местом. Дворец, который во времена Дурьодханы был полон неистовой, кричащей энергией, теперь дышал какой-то могильной сыростью. Немногие, оставшиеся там, вероятно, из почтения к памяти старого царя и царицы придворные носили траур, бесшумно передвигаясь по коридорам дворца. Я приказала им одеться к коронации. Они из страха повиновались мне, но праздничные наряды висели на них мешками. Как мне сейчас не хватало Дхаи-ма! Ее энергичные ругательства быстро заставили бы их оживиться. Я велела своим слугам снять тяжелые пыльные занавеси и распахнуть все окна. Я позвала служанку, чтоб та расчесала мои длинные спутанные волосы и втерла в них благовония.
И все равно необъяснимым образом повсюду чувствовался этот кладбищенский запах. Я вдыхала его, медленно проваливаясь в болото депрессии, как Юдхиштхира. Вечером накануне коронации я не могла заснуть. Стоя у окна я с горечью подумала о том, что мне придется прожить в этом дворце всю свою оставшуюся жизнь. Много лет назад, когда только вышла замуж за Бхиму, я сказала ему, что это место никогда не станет для меня домом. Мои слова оказались пророческими.
В день коронации самым трудным для меня было вновь войти в тронный зал. На его пороге мои ноги подкосились, подмышки вспотели, стало трудно дышать. Мне пришлось использовать всю свою силу воли, чтобы войти в комнату, которая когда-то стала местом моего величайшего унижения. Но моим мужьям было еще тяжелее от тяжелых воспоминаний, связанных с этим залом. Видеть страдания любимого человека больнее, чем страдать самому. Этому меня научила война. Однако у нас не было выбора. Трон Куруса находился в этой сабхе на протяжении поколений. Мы не могли перенести его в другое место, особенно сейчас, когда верность традициям помогла бы нам навести порядок в новом государстве.
И вновь Кришна — а кто же еще! — пришел к нам на помощь. Он прислал из своего дворца поваров и садовников, музыкантов и танцоров, и даже своего любимого слона, чтобы Юдхиштхира ехал на нем во время коронационной процессии. В день коронации он привел всю семью Яду, и они, не зная о нависшем над нами роке, радовали нас, восторгаясь вкусной едой и хорошим вином, и беззаботно веселились. Без них мы не вынесли бы вида пустых мест по обе стороны трона — мест, на которые из чувства уважения или вины Юдхиштхира никого не посадил. Справа когда-то сидел Бхишма, слева — Дрона; на возвышении, на троне с резными украшениями — Дурьодхана. А рядом стоял, строгий в своей простоте, стул, на котором когда-то сидел Карна.
После войны Хастинапур превратился в город женщин-вдов, которые никогда не могли подумать, что жизнь их семьи будет зависеть только от них. Самые бедные из них привыкли работать, но оставшись без защиты мужчины, они оказались угнетенными. Богатые женщины, избалованные и изнеженные, были самой легкой добычей. Неизвестно откуда появлялись мужчины, объявлявшие себя их родственниками и прибирали к рукам все состояние. Женщины становились бесплатными служанками. Иногда их выгоняли. Они боялись обратиться к царю за правосудием, даже если знали, что имеют на это право. Я видела их у обочин дорог, часто с детьми на руках, просящих подаяния. Были и другие, которых я не видела, но знала, что по ночам они толпятся на углах улиц и продают единственное, что у них осталось.