У меня была огромная потребность в ком-то, с кем я бы могла вести открытый и умный разговор. Дхри участвовал в наших походах в Хастинапур, но когда он встретил Дрону и уговорил его быть своим учителем, мой отец вызвал его к себе в Кампилью. Это было наше первое расставание, и я отчаянно скучала по нему — по его терпению, способности понимать меня без слов, его поддержке, даже когда он не одобрял моих действий. Я даже скучала по его раздражению. Мне не хватало Кришны, его смеха, который уменьшал груз моих проблем. Я мечтала, чтобы он навестил нас. Хотя из слов Кунти я заключила, что здесь в Хастинапуре жене позволялось встречаться с мужчиной только в присутствии мужа. Но я знала, что найду способ увидеться с ним наедине. Разговоры с Дхаи-ма могли бы помочь мне облегчить душу, но Кунти уверяла, что она была занята своими поручениями. Я не могла возражать ей, не вступая в войну, потому что пока я не была к этому готова. Я была в таком отчаянии, что была готова даже встретиться с Юдхиштхирой, у которого было столько интересных и необыкновенных идей о мире, но он был занят своими делами, и я видела его только в спальне.
Большинство людей, которых я встретила со времени переезда сюда, так и оставались для меня загадкой, хотя некоторых я все же узнала получше. Каждый раз, когда слепой царь встречался с нами, устраивал целый спектакль, обнимая моих мужей, громко взывая к богам с пожеланиями счастливой судьбы. Он также благословил меня, пожелав стать «матерью-сотни-сыновей» или «радоваться-каждому-моменту-замужества». (Мы знали, конечно, что больше всего на свете он желал гибели рода Пандавов.) Остальные мои мужья с трудом выносили его лицемерие (Арджуна ругался про себя, в то время, как лицо Бхимы заливалось краской), и только Юдхиштхира, касаясь ступней старика, с неподдельным интересом интересовался его здоровьем. Был ли он святой или у него просто не хватало мозгов? В любом случае это очень раздражало.
Во дворце была еще Гандхари с завязанными глазами, о достоинствах которой слагали песни. Вначале она показалась мне покорной и слишком традиционной. На женских собраниях она никогда не высказывала своего мнения; на званых обедах уделяла все свое внимание нуждам слепого короля. Но спустя несколько недель Дхаи-ма сказала мне: «Пусть тебя не обманывает ее спокойствие! Она опасна, в ней больше силы, чем можно себе представить, и однажды она может решить воспользоваться своей силой». Она продолжила рассказом о том, как один бог, довольный преданностью Гандхари своему мужу, наградил ее даром. Если она когда-нибудь снимет с глаз свою повязку и посмотрит на кого-нибудь, она может вылечить этого человека или сжечь его дотла.
Слова Дхаи-ма меня впечатлили. Я не могла даже представить себе такой дар. Это было гораздо полезнее, чем то, чем меня наделили, и гораздо удобнее.
— Следи и за ее братом, — предупредила меня Дхаи-ма.
— Кем? Этим Сакуни?
Я как-то видела его во дворе, сидящего среди закадычных друзей Дурьодханы — тощего, сутулого мужчину в возрасте с сильно прищуренными глазами. Он хитро ухмыльнулся мне. Из сплетен слуг я узнала, что он любил играть в кости и танцевать с девушками.
— Ты преувеличиваешь. Перестань все время беспокоиться, — сказала я Дхаи-ма.
— Кто-то же должен это делать, — ответила она резко. — И это точно не твой старший муж, который страдает от заблуждения, что его любит весь мир.
Единственный мужчина, которого я не видела со времени своего приезда в Хастинапур, был Карна. Я знала, что по просьбе Дурьодхана, который считал его своим самым близким другом, Карна проводил большую часть года в Хастинапуре, оставляя Ангу на попечении своих министров. Я знала также, что вскоре после моего сваямвара Дурьодхана женился и убеждал Карну сделать то же самое. Но только в этом единственном вопросе он не мог настаивать. Когда я услышала, как недоумевают мои мужья, мне стоило больших трудов сохранять спокойствие на лице, а дыхание ровным и беззаботным.