— Нет, совсем не так! — закричала я, пугая всех несдержанностью. — Ничто не может сравниться с дворцом, который я потеряла из-за твоей дурости!
Улыбка тотчас исчезла с лица Юдхиштхиры, и он встал из-за стола, даже не доев. Остальные с укором посмотрели на меня. Позже Дхри отвел меня в сторону, сказав, что я должна была попридержать язык. Дворец уже не получишь обратно, и не стоит лишать Юдхиштхиру тех маленьких радостей, которые были у него в этом изгнании. Неужели он недостаточно страдал?
— Будет лучше, в первую очередь для тебя, если ты научишься ко всему подходить философски, так, как это делает Юдхиштхира, — добавил Дхри. — И тогда ты перестанешь себя мучить.
Он коснулся моего лица, недавно появившихся на нем от горя морщинок и заговорил нежнее:
— Где же моя любимая сестренка, которая задирала меня и подшучивала над учителем? Мечтавшая разорвать оковы, связывающие женщин… Сестренка, которая собиралась изменить ход истории?
Я отвернулась, чтобы скрыть внезапно навернувшиеся на глаза слезы. Даже Дхри, который знал все мои мечты и страхи, не поймет, что я испытываю ко дворцу, тому единственному месту, в котором я действительно была царицей. Чувствовать себя счастливой где-либо еще вне стен дворца означало для меня измену. Я не хотела обидеть брата, который пытался нас ободрить. Я уже сожалела, что испортила подготовленный им пир. Поэтому я оставила мои мысли в тайне, запрятав их глубоко в темные глубины сознания, которые были доступны только мне. Она мертва. Часть ее умерла в тот день, когда никто из тех, кого она любила и на кого она рассчитывала, не заступился за нее, они спокойно смотрели на ее унижение. Другая часть ее существа исчезла вместе с ее любимым домом. Но никогда не было сомнения или страха. Женщина, которая заняла свое место, оставит больший след в истории, нежели тот, который та наивная девочка могла вообразить.
Пытаясь уговорить меня уехать с ним, Дхри сообщил, что Дхаи-ма при смерти и хочет видеть меня. А чтобы окончательно меня убедить, он напомнил о моих сыновьях, которым он помогал. Они жили в Дварке и отдыхали с дядей в Кампилье. И, к моим опасениям, их баловали и в Дварке, и в Кампилье. Иногда Абхиманью, сын Субхадры и Арджуны, сопровождал их. Он излучал неосознаваемые им самим то же обаяние, как у его дяди Кришны, и обладал таким же заразительным смехом. Арджуна был восхищен его талантами в области военного искусства и мог говорить часами о знании им военных тактик. «Он даже лучше зрелого воина», утверждал он. Я испытывала боль, когда видела отеческую гордость в его глазах. Он никогда не смотрел так на нашего с ним сына, хотя и любил его. Но я не винила его. Мы все восхищались Абхиманью. Мы знали, что он был рожден для великих свершений.
Что касается моих собственных детей, я чувствовала неловкость, оставаясь с ними, я как будто теряла дар речи. Я все время пыталась отыскать подходящие слова, чтобы сказать, что люблю их, что сожалею о том, что судьба разделила нас… Но они были чужими, холодными и далекими. Возможно, они обижались потому, что я выбрала мужей, а не их. Какой ребенок не обиделся бы на это?
Вероятно, это было ошибкой, но я не покинула лес, даже ненадолго, чтобы увидеться с ними. Я ответила раздосадованному Дхри, что мое место рядом с мужьями. Я не могла себе позволить жить в роскоши, в то время как они страдают от трудностей жизни в лесу. Однако все было не так просто, как казалось.
Какой же была истинная причина, заставляющая меня отклонить просьбы брата вернуться с ним в скромное жилье, где прошло наше детство? Почему я гнала прочь воспоминания о детях и лишала себя возможности воссоединиться с ними, что дало бы и им, и мне утешение на многие годы вперед? Почему, так сильно желая припасть к широкой груди Дхаи-ма, посвятившей всю свою жизнь мне, я отказалась навестить ее? Может, потому, что я боялась потерять своих мужей, которые поймут, что могут прожить и без меня; что они вздохнут с облегчением, обретя без меня спокойную жизнь? Или причина была в страхе дать волю эмоциям и тем самым притупить меч моего мщения? Возможно, я боялась умереть, так и не достигнув цели всей своей жизни.
Из всех наших гостей Юдхиштхира больше всего чтил мудрецов. Его всегда притягивали благочестивые. Иногда мне казалось, что если ему было позволено не быть царем, стать царем, он бы предпочел стать монахом. Он часами беседовал с ними на философские темы. Их душевное спокойствие, я уверена, были для него столь желанным способом избавиться ненадолго от моих горестных стенаний, равно как и от молчания братьев. Мудрецы не винили и не сочувствовали ему, как это делали другие наши гости. Они не приходили к нам с целью поглазеть на обстановку, в которой мы живем, как это делали незнакомцы. Для них ситуация, в которой мы находились, была лишь одна из возможных нитей в полотнище судьбы, которое, благодаря терпению, рано или поздно изменит свой цвет. Чтобы отвлечь нас от горя, мудрецы рассказывали предания о людях, чьи страдания были намного сильнее наших.