33
Зрение
Утро войны застало меня усталой и больной. Голова моя была словно набита колючими джутовыми волокнами. Всю ночь, в темноте моей палатки, мне мерещились, сливаясь в одно, лица моих мужей, сыновей, Дхри и, в самом конце — мужчины с усталыми, тревожными глазами. Когда он появился, я больше не могла оставаться в постели. Хотя солнце едва взошло, война еще не началась, я решила взойти на холм. Прошлой ночью я никому не рассказала о нашем разговоре с Вьясой и его даре. (Честно говоря, я сама вполне не верила в это.) Сейчас я просто наказала своей служанке передать Субхадре, куда я пошла, чтобы та не беспокоилась. Я добавила, что никто не должен меня тревожить, потому что я буду молиться. Отчасти это было правдой. Наблюдая за ходом войны, я собиралась просить богов защитить людей, которых я любила. Можно ли считать предательством то, что один из тех, за кого я хотела молиться, сражался на вражеской стороне?
Поднимаясь на холм, я слышала, как трубы призывают воинов готовиться к бою. Лошади громко ржали, словно чувствуя, что вот-вот должно начаться что-то важное. Признаюсь, мое сердце тоже усиленно забилось в предвкушении. Если Вьяса говорил правду, я должна была быть свидетелем — единственным свидетелем на нашей стороне, единственной женщиной, которой когда-либо доводилось такое увидеть — великого спектакля. Как бы ни кончилась война, моя роль стоила того, чтобы ею гордиться.
Но, достигнув вершины холма, я невольно замедлила шаги. Ноги отказывались меня держать. Огромная тяжесть навалилась на мои веки. Я села — не знаю, на камень или на голую землю. Я ничего не видела и не слышала, не чувствовала тепла солнечных лучей. Как только я вынырнула из этого состояния, которое я всегда считала сознанием, я поняла, что роль, которую я играла, не имеет никакого отношения к гордости Панчаали. Сила, которая в меня входила — я чувствовала, как ее мощь бьется в каждой клеточке моего тела, — будет использовать меня в своих целях. Уже было слишком поздно, и мне стало страшно.
До самого конца войны я поднималась на холм каждое утро и входила в это состояние — или, точнее говоря, транс. Весь день я не испытывала ни голода, ни жажды, хотя к вечеру я чувствовала такую усталость, что едва могла спуститься с холма. За эти дни мои волосы побелели, а моя плоть стала будто таять. Когда Субхадра поняла, что со мной что-то происходит (хоть и не понимала, что именно), она послала со мной служанку, чтобы та давала мне воду — ибо это было все, что я могла принять — и помогала мне благополучно спускаться каждый вечер в лагерь. Позднее девушка мне рассказала, что я часто плакала или смеялась, пугая ее. Иногда я нараспев говорила на незнакомом языке. Я не помнила этого. Но на всю оставшуюся жизнь я не забуду образы, что мне являлись — те, которые я попытаюсь описать позже, и те, что были так ужасны, что я оставила их в своей душе навсегда.
Я ожидала, что я буду видеть все словно через подзорную трубу, но я ошиблась. На самом деле, я видела далекие сцены так ясно, будто они происходили на расстоянии нескольких вытянутых рук от меня — не дальше. Например, я видела седовласого Бхишму на передовой линии фронта армии Кауравов, сидящего в своей серебряной колеснице. Я даже могла разглядеть золотое пальмовое дерево на его развевающемся знамени. Он наставлял свои отряды, говоря им, что сегодня врата небес широко распахнулись, чтобы впустить всех, кто погибнет на поле битвы. Лицо Бхишмы светилось энергией и странной веселостью, а его слова звенели так убедительно, что я верила ему. Но, пока я наблюдала за его лицом, оно менялось и дрожало, как рисунок на воде. Я чувствовала его усталость в своем теле. На сердце у Бхишмы было так тяжело, что казалось, ему едва хватает сил дышать. Я поняла, что мое новое зрение позволяло мне проникать за маски людей и заглядывать в их внутренний мир, и я одновременно и ликовала, и ужасалась. Посмотрев в небо, я надеялась получить знак от Бхишмы, подтверждающий, что он сказал правду. Но небеса сияли надо мной бледно-голубым печальным светом.
Если война заставляла даже такие великие души притворяться, на что могли надеяться все остальные из нас?
Я видела, как Дурьодхана шагает под своим знаменем со змеей на золотом поле. «Сначала убейте Сикханди, — наставлял он своих генералов. — Больше никто не сможет победить Бхишму. Пока Бхишма ведет нас, мы неуязвимы!» Под золотой короной его лицо казалось тоньше, а глаза, как горящие угольки, пристально вглядывались в войско Пандавов. Но жесткая линия его губ смягчалась, когда он поворачивался к своим воинам.