— Запрещено? Почему?
— Потому что я пыталась отравить фараона.
Я разочарованно взглянул на нее. Она сидела, обхватив колени руками, и смотрела на пустыню. Мне так не хотелось, чтобы это странное, эксцентричное существо оказалось сумасшедшей. Я хотел, чтобы она была в здравом уме и чтобы я мог узнать у нее что-то новое, достойное и вместе с тем неожиданное, непредсказуемое, такое, чего я еще не встречал в своей жизни. Предсказуемость — вот что всегда было мне опорой. Мне нравилось, что я ем хорошо знакомую, проверенную пищу, учусь в знакомой школе, что меня любит знакомая с детства семья, что каждый год мы веселимся на праздниках в честь наших и только наших богов. Я заранее знал, что моей невестой будет Тахуру, дочь весьма богатых родителей, что наш брак был задуман очень давно. И даже мое первое задание прошло спокойно, без приключений, я только выполнял свой обычный долг и рутинные обязанности. Ничто не подготовило меня к встрече со столь странной, непонятной мне женщиной, которая в диком танце кружилась под луной близ крестьянского селения. Однако ее сумасшествие все сводило на нет, она была всего лишь умалишенной, которой чурались и сторонились здоровые люди и которая не стоила моего внимания.
— Я не верю тебе, — сказал я. — Я живу в Пи-Рамзесе. Мой отец знаком со многими сановниками. Я никогда не слышал, чтобы царя пытались отравить.
— Конечно не слышал. Об этом знали очень немногие, к тому же это было давно. Сколько тебе лет, Камен?
— Шестнадцать.
— Шестнадцать. — Она протянула ко мне руку. Этот жест показался мне лишним, но вместе с тем удивительно трогательным. — Шестнадцать лет назад я полюбила царя и захотела отравить его. Мне тогда было семнадцать. Где-то сейчас спит мой сын, который живет и не знает, кто он, чья кровь течет в его жилах. А может, он уже умер. Я стараюсь поменьше о нем думать. Слишком сильна боль. — Она улыбнулась. — А впрочем, и верно, почему ты должен верить мне, какой-то сумасшедшей ведьме из Асвата? Иногда я и сама в это не верю, особенно в те дни, когда скребу пол в храме, пока еще не проснулся Ра. Расскажи мне о себе, Камен. Тебе нравится твоя жизнь? Твои мечты начали осуществляться? Где ты служишь?
Я знал, что мне пора возвращаться. Меня ждал часовой, которого я должен был сменить. Кроме того, в лагере могло что-нибудь случиться. И все же эта женщина чем-то удерживала меня. Не своим теперь уже очевидным безумием, нет, в этом, как ни печально, я вынужден был согласиться с посланником. И не своими странными речами, хотя я и нашел их весьма захватывающими. Эта женщина была чем-то для меня новым, чем-то таким, что будоражило и вместе с тем успокаивало мой Ка. И я начал рассказывать о своей семье, о нашем доме в Пи-Рамзесе, о моих ссорах с отцом, который хотел сделать из меня торговца, а также о моей победе в этих спорах и блестящем поступлении в военную школу при царском дворце.
— Я хочу служить на восточной границе, где смогу получить звание старшего офицера, — закончил я свой рассказ. — Но пока служу у генерала Паиса, в его личной охране…
Я не закончил. Вскрикнув, женщина вцепилась мне в плечо.
— Паис! Паис? Этот червяк из Апофиса! Эта амбарная крыса! Когда-то я находила его привлекательным. Это было до того, как… — Она пыталась справиться с волнением. Я осторожно снял с плеча ее похолодевшую руку. — Он все так же красив и любезен? И царевны все так же дерутся за место в его постели? — Она заколотила руками по песку. — Где же твоя жалость, Вепвавет? За свои поступки я заплатила сполна. Я так стараюсь все забыть, отказаться от всякой надежды, а ты посылаешь мне это!
Женщина вскочила на ноги и куда-то побежала. Я тоже встал. Она вернулась, неся в руках деревянный ящичек. Ее била дрожь, глаза сверкали.
— Послушай меня, Камен, прошу тебя, пожалуйста! Молю, заклинаю тебя, отвези эту вещь в дом Паиса! Но не отдавай ее самому генералу. Он ее уничтожит, а то и еще хуже. Отдай тому, кто служит царю и кого ты будешь часто видеть. Скажи, что этот ящичек нужно передать самому Рамзесу. Придумай, что хочешь. Если будет нужно, скажи правду. Только ничего не говори Паису! Если в тебе есть хоть капля сострадания, помоги мне! Я ведь прошу так мало! Фараона каждый день осаждают прошениями. Пожалуйста!
Я машинально потянулся к мечу. Но меня учили сражаться с мужчинами, а не с безумными женщинами. Рука замерла на рукоятке меча.
— Я не тот, кого следует просить, — спокойно ответил я. — Я не могу разговаривать со знатными сановниками так просто, как тебе кажется. А если я попрошу заняться этим одного из друзей отца, он наверняка захочет все тщательно проверить, прежде чем браться за это дело и показываться на глаза Великому. Почему ты не отдала свой ящик управителю селением, чтобы он переслал его вместе с другой корреспонденцией правителю нома, а тот бы передал его советнику фараона? Зачем ты пристаешь к посланникам, которые ничем не могут тебе помочь?
— Потому что я изгой, — громко сказала женщина. Я видел, как она была взволнована, как дрожал ее голос. — Да, я дочь Асвата, но мои односельчане стыдятся меня и гонят отовсюду. Управитель отказывал мне уже много раз. В селении распускают слухи о том, что я сумасшедшая, чтобы мне никто не вздумал помочь. Они не хотят срывать струпья со своих ран унижения. Поэтому здесь меня считают просто сумасшедшей, которая где-то научилась хорошим манерам, а не убийцей в изгнании, жаждущей получить помилование. Даже мой брат, Паари, хоть и любит меня, ничего не хочет сделать. Его чувство справедливости будет оскорблено, если царь согласится меня выслушать. Никто не станет ради меня рисковать своим положением, не говоря уже о жизни. — Держа ящичек обеими руками, она мягко прижала его к моей груди и заглянула мне в глаза. — Ты возьмешь его, правда?
В ту минуту мне страстно захотелось оказаться где-нибудь в сотне миль от Асвата, ибо жалость, этот враг всех мужчин, который лишает их силы, уже начала просыпаться во мне. Может быть, если я возьму ящичек, женщина почувствует себя лучше? Я не мог себе представить, что заставляло ее из месяца в месяц, из года в год приходить на берег реки и просить помощи у мужчин, в чьих глазах она не видела ничего, кроме насмешек, отказа, презрения и, что хуже всего, жалости. Я надеялся, что хотя бы в моих глазах она этого не увидит. Если я выполню ее просьбу, с плеч безумной спадет тяжкий груз. В конце концов, я же могу просто выбросить ящичек за борт. Разумеется, из дворца не будет никакого ответа, но женщина подумает, что царь просто не хочет ее помиловать, и тогда, может быть, в ее душе наступит покой. Конечно, подобный обман не к лицу человеку, который служит самому царю, но ведь я желаю ей только добра. Я вздохнул и с виноватым видом взял ящичек.
— Я беру его, — сказал я, — но ты должна понимать, что никакого ответа от царя не будет.
При этих словах широкая улыбка озарила лицо женщины, она шагнула ко мне и поцеловала в щеку.
— О нет, я так не думаю, — прошептала она, обдав мое лицо своим теплым дыханием. — Рамзес уже старик, а старики любят вспоминать былую молодость. Он ответит. Благодарю тебя, офицер Камен. Да защитит тебя Вепвавет и наставит на путь истинный, ибо ты согласился помочь мне.
И, плотнее завернувшись в одежду, она скрылась в хижине, а я, крепко зажав ящичек под мышкой, побежал к реке. Я чувствовал себя предателем, я ненавидел свою слабость. Я должен был отказать ей. «Ты сам виноват, что поддался чарам луны, — ругал я себя, когда, спотыкаясь, пробирался между деревьями. — И что, интересно, ты теперь будешь делать?» Я ведь прекрасно понимал, что бросить ящичек в Нил у меня просто не хватит духу. Прибежав в лагерь, я сунул его под одеяло и побежал сменять часового, после чего до самого рассвета шагал туда-сюда, предаваясь грустным размышлениям.
Утром, пока слуги готовили завтрак, я стоял во внутреннем дворе храма и слушал, как жрец с мутными глазами возносит молитву богу. Сквозь полуоткрытые двери храма виднелся алтарь, но своего бога я не видел, его закрывал собою жрец. Вдыхая запах благовоний, смешанный с утренней свежестью, и простершись ниц, я пытался сосредоточиться на молитве, но мысли путались, язык заплетался. Когда безжалостные лучи Ра, поднявшегося из-за горизонта, озарили небо, я устал проклинать себя за свою слабость, за то, что позволил какой-то крестьянке манипулировать собой, а также твердо решил вернуть ей ящичек. Я был очень зол на себя, но еще больше на нее — как ловко ей удалось всучить мне его! Теперь мне самому придется принимать решения, бросить же ящик в Нил я не смогу, я слишком честен. Я преклонял колени, вставал, опять опускался на колени и все время потихоньку осматривал двор, желая увидеть женщину, но она не появлялась.