Улыбнувшись, я потянулся к подносу.
— Ничего, я быстро все улажу, — ответил я. — Спасибо, Сету. Найди мне чистую одежду и, если починили, принеси мои старые сандалии. В дом невесты я пойду пешком, мне нужно поразмяться.
На подносе было молоко и пиво, небольшая буханка пахнущего гвоздикой ячменного хлеба, горячий чечевичный суп и свежие курчавые листья темно-зеленого салата, на которых было выложено по куску желтого козьего сыра, жареной утки и немного зеленого горошка.
— О боги, — вздохнув от удовольствия, сказал я, — как хорошо дома!
Пока я с жадностью поглощал пищу, чем в свое время вызвал бы праведный гнев своей старой няньки, Сету ходил по комнате и открывал крышки сундуков. Я увидел, как удивленно он поднял брови, когда заметил ящичек и взял его в руки.
— Он испортит накрахмаленное белье, господин, — сказал Сету. — Можно, я поставлю его в какое-нибудь другое место?
Будучи поистине образцовым слугой, Сету не стал спрашивать, что находится в этом ящичке, а я решил не привлекать его внимания своими объяснениями.
— Поставь его на сундук, — небрежно сказал я. — Он мне пока не нужен.
Сету кивнул, а затем подошел ко мне, чтобы подать отделанную золотым шитьем короткую юбку, пояс с кистями, золотой браслет и золотые серьги со вставками из яшмы. Когда я покончил с едой, он подкрасил мне черной краской глаза и помог одеться. Оставив слугу прибираться в комнате, я сбежал вниз. Отец стоял возле лестницы и разговаривал с Кахой. Увидев меня, он оглядел мой наряд.
— Очень красиво, — заметил отец. — Идешь к Тахуру? Только не распускай руки, Камен. Помни, до вашей свадьбы еще целый год.
Я не стал отвечать на знакомое поддразнивание. Попрощавшись, я пересек переднюю и вышел в залитый оранжевым солнцем двор, дав себе слово, что, когда вернусь, обязательно поговорю с Па-Бастом о деревянном ящичке.
Выйдя из ворот и свернув налево, я пошел по дорожке вдоль реки, вдыхая свежий вечерний воздух. На ступенях, ведущих к воде, толпились обитатели соседних усадеб, которые в сопровождении своих слуг пришли к реке, чтобы приятно провести часы вечерней прохлады. Со многими из них мы обменялись дружескими приветствиями. Затем дорожка побежала среди густых деревьев, за которыми вскоре показались часовые, охраняющие подходы к озеру Резиденции. Меня окликнули, но то была пустая формальность. Я хорошо знал этих людей. Меня пропустили, и я пошел дальше.
Здесь Воды Авариса вливались в огромное озеро, волны которого с величавой равномерностью бились о священную землю резиденции самого Великого Бога Рамзеса Третьего; от любопытствующих глаз его охраняли высокая стена и многочисленные усадьбы, расположенные вокруг дворца и также обнесенные стенами. Верхушки пышных деревьев осторожно склонялись к массивным строениям из кирпича-сырца, бросая густую тень на дорожку, по которой я шел. Там, где деревья расступались, виднелись высокие ворота, а за ними — мраморные ступени, спускающиеся к озеру, где на волнах покачивались великолепные ладьи, украшенные яркими флажками, трепещущими под вечерним ветерком; спуск к озеру охранялся стражниками. Я весело поприветствовал их, они громко ответили.
На берегах сего благословенного озера жили те, кто держал в своих руках жизнь всего Египта. Их власть наполняла царство богатством и энергией. Они хранили равновесие, установленное богиней Маат, эту тонкую паутину, связывающую воедино законы богов и людей, находящихся под властью фараона. Здесь жили То, правитель Севера и Юга, вход в усадьбу которого преграждали ворота из чистого электрона; Верховный жрец Амона, Узермааренахт со своей почитаемой всеми семьей, приказавший вырезать на пилоне перед входом в дом все свои титулы, чтобы их мог видеть каждый входящий, а также изготовить для своих стражников кожаные доспехи, отделанные золотом; правитель священного города Фивы и главный сборщик налогов, Амонмос, превыше всего почитающий огромную статую бога Ра, который когда-то был покровителем Фив, но теперь стал Верховным богом и стоял между вымощенным плитами спуском к озеру и воротами усадьбы, скрестив на груди руки и слегка улыбаясь. Проходя мимо мощных коленей бога, я почтительно его поприветствовал. Дом Бакенхонса, управителя царскими стадами, был относительно скромен. Здесь явно намечалось какое-то празднество: женщины в пышных одеждах, украшенных драгоценными камнями, которые вспыхивали на солнце красным огнем, мужчины в париках и лентах, с лоснящимися от ароматических масел телами. Я почтительно пережидал, пока вся компания спустится по ступеням к воде, где, покачиваясь на волнах, их ожидали плоты с навесами. Бакенхонс ответил на мое приветствие любезной улыбкой и взошел на плот. Я направился дальше.
Тени становились все длиннее, дотянувшись уже до самого озера, когда я подошел к дому Великого Прорицателя. Здесь я остановился. Стены, окружавшие дом, ничем не отличались от стен других домов. В них не было ворот, стояли лишь пилоны, за которыми виднелся сад. В левом пилоне находилась ниша, в ней сидел молчаливый старик, служивший у прорицателя привратником с тех пор, как я себя помню, ни разу в жизни он не поздоровался со мной. Мой отец ходил к прорицателю постоянно и рассказывал мне, что этот старик отвечает только тем, кто заходит под пилон испрашивать разрешения, можно ли ему пройти. «Вряд ли этот старец смог бы кого-то не пустить», — подумал я. Для этого он был слишком слаб. И тем не менее прорицатель не держал уличной стражи. Отец говорил, что внутри дом прорицателя охраняют солдаты, которые ходят очень тихо и стараются не показываться на глаза. Стоя возле этого дома, положив руку на теплые кирпичи и глядя на неясную тень, маячившую возле входа, я понял, почему здесь не нуждаются в вооруженной охране. Пилон перед домом был похож на раскрытый рот, готовый проглотить любого зазевавшегося, и я заметил, как люди, проходя мимо, машинально отходят подальше. И я тоже, шагая мимо этого дома даже при полном свете дня, старался держаться поближе к озеру. Теперь же, когда тень от пилонов легла на дорожку, я сделал над собой усилие, чтобы не свернуть в сторону.
Отец никогда не позволял мне ходить вместе с ним к величайшему оракулу Египта.
— Это один из самых почтенных домов, — раздраженно ответил он мне несколько лет назад в ответ на мою просьбу взять меня с собой, — но оракул фанатично оберегает свое уединение. И мне бы очень не хотелось навлечь на себя несчастье.
— Какое несчастье? — не унимался я. Весь Египет знал, что прорицатель страдает каким-то физическим недугом. Во время публичных выступлений он с ног до головы закутывался в белое льняное полотно, скрывавшее даже его лицо. Поэтому я очень надеялся, что, посещая его дом вместе с отцом, когда-нибудь смогу открыть эту тайну. — Прорицатель чем-то болен?
— Этого я не знаю, — осторожно ответил отец. — Его речь более чем разумна. Он ходит на двух ногах и явно пользуется обеими руками. К тому же для человека среднего возраста он очень неплохо сложен. Судя по очертанию бинтов, разумеется. Без них я не имел чести его видеть.
Когда происходил этот разговор, мне было девять лет, поэтому, будучи весьма любопытным мальчишкой, я стал ждать случая, чтобы побольше выжать из Па-Баста. Однако он оказался еще менее разговорчивым, чем мой отец.
— Па-Баст, ты друг Харширы, управляющего Великого Прорицателя, — начал я, бесцеремонно влетев в маленький кабинет, где наш управляющий сидел, склонившись над разложенным на столе папирусом. — Он что-нибудь рассказывал тебе о своем замечательном хозяине?
Па-Баст поднял голову и спокойно взглянул на меня.
— Невежливо входить без стука, Камен, — с упреком сказал он. — Ты же видишь, я занят.
Я извинился, но не ушел.
— Отец рассказал мне все, что знал, — не моргнув глазом, произнес я, — и я очень расстроился. Я хочу просить за прорицателя, когда буду возносить молитвы Амону и Вепвавету, но ведь я должен быть точен. Боги не любят недомолвок.
Па-Баст откинулся на стуле и улыбнулся.
— Правда, мой юный господин? — сказал он. — А знаешь, чего они еще не любят? Лицемерных мальчишек, которые собирают грязные сплетни. Харшира действительно мой друг. Но он никогда не обсуждает со мной личную жизнь своего хозяина, а я никогда не рассказываю ему о своих делах. И очень прошу тебя: занимайся своими делами, например военной историей, в которой ты показываешь весьма слабые успехи, а прорицатель пусть занимается своими.