Заза взглянул на Лизико, решив, что она шутит. Такая молодая женщина не могла быть матерью Магды. Но у Лизико было такое любопытное лицо, так иронически поджимала она губы, что Заза ни о чем не стал спрашивать. Взгляд Лизико был устремлен на эти руки, такие осторожные и все же выдававшие самые сокровенные чувства. Потом, словно прочитав мысли Зазы, Лизико шепнула ему:
— Да, это ее мать! — она улыбнулась, словно хотела что-то еще сказать, но предпочла воздержаться.
— Красивая…
— Да, — Лизико сняла очки и взглянула на Зазу, — красивая…
И повторила:
— Красивая…
От этого многозначительного повтора слово звучало как секретный шифр. Заза должен был разгадать его и понять, что подразумевается под ним.
— А Магда чудачка, — снова сказала Лизико, видимо убедившись, что Заза не разбирается в секретных знаках, — не хотела приезжать в Тбилиси…
— Почему?
— Чудачка…
Лизико не терпелось растолковать все непонятливому собеседнику, но именно непонятливость его мешала ей сделать это.
Заза не владел искусством беседы одними намеками с неуловимой сменой интонаций. Ему надо было все выкладывать прямо. Если бы Заза был из круга Лизико, она говорила бы с ним примерно так:
— Красивая… — сказала бы она, приподняв брови кверху. После короткой паузы она опустила бы брови и повторила уже веселее:
— Красивая…
Потом, помолчав немного, заключила бы очень серьезно:
— Красивая…
И Зазе все стало бы ясно. Но, к сожалению, Заза не понимал этого языка. Поэтому Лизико еще ближе склонилась к нему, приблизилась к самому его уху и прошептала:
— Магда просто ненормальная, она переживает, что ее мать изменяет своему мужу. Ну, скажи — не чудачка?.. Магда сама не знает, чего хочет, — говорила Лизико, — как будто сама… — Она замолчала и с улыбкой добавила — Моя подружка слишком много на себя берет!
Заза внезапно с поразительной ясностью почувствовал, что Лизико просто-напросто ненавидит Магду.
Нинино жила в новом районе, в новой однокомнатной квартире. Сейчас она сидела перед зеркалом. Тут же на столике стояла маленькая елочка, не елочка, а скорее еловая ветка, которую Нинико убрала разноцветными игрушками. Елочка отражалась в зеркале. Нинико хотелось есть, но усталость так ее одолела, что она была не в силах встать, чтобы приготовить себе еду.
«Так и умру, — думала Нинико, — здесь перед зеркалом…»
Она очень любила зеркало. Оно было ее другом и хранителем всех ее тайн. Нинико положила руки на стол, уронила на них голову. Теперь елочка казалась гораздо выше. И получалось, что лежит она под елью.
— В еловом лесу такая тишина, — послышался ей чей-то шепот, — там лежит белый-белый пушистый снег…
И Нинико шла по снегу. Какой странный снег, — думала она, — как он блестит…
Потом она увидела на снегу разбросанные цветы и совсем не удивилась. Напротив, она была уверена, что увидит цветы. И на самом деле снег был устлан цветами. Нинико принялась собирать: «Вот розмарин — это для памятливости, возьмите, дружок, и помните. А это анютины глазки: это чтоб думать…»
Громкий стук заставил ее встрепенуться и открыть глаза. Кто-то яростно колотил в дверь. Нинико с трудом заставила себя встать, голова ее словно была налита свинцом. Она никак не могла прийти в себя, ей казалось, что она еще идет по снегу, только цветов уже не было видно. Она добралась до двери и открыла ее. Перед ней стоял высокий мужчина в вылинявшем зеленом кителе, в брюках «галифе», заправленных в носки, и в галошах. Сразу было видно, что он живет в том же доме, в таком наряде издалека он прийти не мог.
Мужчина, задрав голову, к чему-то принюхивался.
Когда Нинико открыла дверь, мужчина едва не угодил ей пальцем в глаз:
— Это здесь! — объявил он, бесцеремонно отстранил ее в сторону и вошел в квартиру.
Удивленная Нинико последовала за ним. Мужчина устремился в кухню, закрыл газ и широко распахнул окно. Затем снова подошел к газовой плите, что-то там проверил и только теперь обернулся к Нинико:
— Как так можно, девушка, это же просто недопустимо!
И тут Нинико догадалась: у нее остался открытым газ. Поэтому воздух в комнате показался ей таким тяжелым, когда она вернулась домой. Но ей было не до того, она села перед зеркалом и, наверно, уснула.