Торнике сознавал, что его увлечение было ошибкой. Это было единственное в его жизни, что не могло принести ему никакой выгоды. И вдруг его, готового на такую жертву, сбивает с пути нелепое упрямство Нинико. Ему казалось, что не только Нинико, а все смеются над ним. Особенно стыдился он своего отца, который молчал, но по всему было видно, что крайне не одобрял его выбора. Торнике во всем подражал отцу, даже соревновался с ним. Он тайно вынашивал мечту превзойти отца. Он не любил его, не любил потому, что отец всегда вызывал в нем страх, Георгий подавлял его и без того слабую волю. С возрастом этот страх не исчезал, а рос. Хотя дома Торнике старался делать вид, будто детский страх давно уже предан забвению, все же он сам понимал, что отца ему не провести. Отец видел все. Торнике душила злоба, по он не в силах был высвободиться из-под влияния отца: ему казалось, что он стоит перед отцом голый, трусливый и безвольный.
Отец с сыном никогда не говорили о Нинико, но Торнике казалось, что отец в душе смеется над ним, словно зная, что Нинико и близко не подпускает его к себе.
— В чем дело, почему ты так на меня смотришь? — сказал однажды отцу Торнике. Эта нежданная смелость опять-таки была вызвана страхом.
— Хм, — ухмыльнулся Георгий.
— Торнике? — Эленэ сделала большие глаза. — Торнике?
— Торнике, Торнике! Я уже не ребенок.
— Хм, — опять усмехнулся Георгий.
— Не ребенок! — как можно тверже повторил Торнике.
— Ого, — это голос Лизико.
— Ты мой маленький мальчик, — сказала мать, — мой хорошенький сыночек.
— Чего ты смеешься? — повернулся Торнике к отцу.
Георгий бросил салфетку на стол, встал и прошелся по комнате, Эленэ тоже встала:
— Като!
Лизико взяла яблоко и показала Торнике:
— Хочешь?
Торнике не знал, что ему делать.
— Торнике, принеси мне газету, — сказал вдруг отец, — она на моем столе!
«Не принесу, — подумал Торнике, — ни за что не принесу!»
Но не успел он об этом подумать, как невольно поднялся. «Но ведь я не хам какой-нибудь!»
Он пошел и принес газету.
— А очки? — Георгий взял у него газету.
Торнике вернулся за очками.
— Торнике, держи! — крикнула Лизико и бросила ему яблоко.
Это произошло так неожиданно, что Торнике инстинктивно поймал яблоко, если бы он успел подумать — не стал бы ловить, потому что это на нет сводило всю его твердость и смелость.
Лизико бросила ему яблоко, и он, как бы соглашаясь на игру, поймал его. А это означало, что он забыл свой дерзкий тон и просит извинения.
Торнике, держа яблоко в руке, тупо уставился на Лизико.
— На что это похоже? — закричал он на сестру, — Как ты себя ведешь?
Лизико удивленно взглянула на него. Торнике продолжал кричать:
— Ты что, старшего от младшего не отличаешь? Не соображаешь, с кем и как надо вести себя! Коза! Коза! Коза! — Он с удовольствием отлупил бы ее, но это было бы слишком.
— Торнике, — Эленэ подошла к Торнике и пальцем коснулась яблока, в которое он вцепился обеими руками, — что это такое?
— Это? Яблоко.
— Тебе его бросила Лизико?
— Да.
— Вот видишь, какая хорошая девочка Лизико. Ну-ка, подойди и поцелуй ее, ступай! — она даже слегка подтолкнула его.
— Коза! — повторил Торнике.
— Что? — не поняла Эленэ.
— Ничего.
— Лизико, иди сюда! — позвала она Лизико. — Подойди и поцелуй брата!
Лизико подбежала, повисла на шее Торнике и поцеловала его в щеку.
— Георгий, Георгий, ты только взгляни на них! — крикнула умиленная Эленэ мужу.
Георгий снял очки и повернулся. Торнике потупился, ему было стыдно. Лизико не отставала и продолжала его целовать. Точно в такой позе засняты они на фотографии в Боржоми. Торнике тогда было пятнадцать лет. Лизико так же висела у него на шее и так же его целовала. Торнике показалось, что и сейчас ему те же самые пятнадцать и что он на всю жизнь останется пятнадцатилетним. Вне дома он всячески старался отбросить это неприятное чувство и поэтому с товарищами держался высокомерно. Это ему давалось ценой большого внутреннего напряжения, но зато он был удовлетворен. Сам он считал, что у него твердый характер, на самом же деле был ласков и обходителен и поскольку мягкостью добивался лучших результатов, нежели твердостью, то в конце концов уверился в том, что он всех обманывает и никто об этом не догадывается.