Жадно вглядывается в себя герой следующей вещи Т. Чиладзе, романа «Вот кончилась зима», тридцатилетний режиссер Заза. Он хочет найти, открыть в себе не просто талант, который привел бы его к удаче и славе, а какие-то более существенные богатства сердца. На сломе осени и зимы, когда перестраивается вся природа, Зазу, который сам тоже на сломе — подходит к порогу духовной и творческой зрелости, — охватывает особое чувство: «Чувство ожидания чего-то неведомого вселяло в него какую-то радость, будто он должен наконец узнать то, что давно таилось у него в сердце, оберегаемое, как драгоценная собственность, от чужих глаз и ушей».
Герои Тамаза Чиладзе все время возвращаются к мысли о неизведанных глубинах души. И это свидетельствует о том, что прежде всего сам писатель счастливо наделен высоким и плодотворным сознанием того, что духовный мир каждого человека бесконечно, бездонно глубок, что в исследовании этого мира никогда нельзя останавливаться, никогда нельзя сказать «вопрос исчерпан», а, наоборот, надо вглядываться и вглядываться, искать и искать… И может быть, в трусе обнаружатся тогда возможности героизма, в герое — близость к тем незаметным людям, в которых зреет завтрашний подвиг, в неудачнике — то созидательное начало, которое он позволил в себе задавить, а в тех, кому сопутствует неправая удача, — тоска по чистоте и правде. Для Тамаза Чиладзе каждый человек неожиданность, каждый неисчерпаем, каждый — материк неоткрытый.
Нынешняя грузинская проза пытается найти свое эстетическое выражение для жизни духа, она пытается материализовать, выразить в художественной плоти эти трудно уловимые, трудно фиксируемые, трудно воплощаемые духовные состояния в их изменчивости, беспрестанном становлении и взаимном превращении. Когда же вокруг этих исканий вспыхивают споры, то спорят не о том, что литература не должна этим заниматься, и не о том, что духовная жизнь должна быть выражаема непременно в тех же устоявшихся традиционных художественных категориях, теми же художественными средствами, что и материальная жизнь человека, а о том, что в ее изображении должна быть достигнута та же содержательность и плотность, которой мы так наслаждаемся в изображении жизни материальной, ибо духовная жизнь так же существенна, так же реальна, она такой же факт человеческого бытия, как и жизнь материальная.
Современная грузинская проза серьезно и искренне причастна к художественным исканиям искусства наших дней; и в своих достижениях, и в заблуждениях она выразила два существеннейших и очень современных требования.
Первое требование чисто нравственное — утверждение самоценности духовного начала в человеке. Оно пришло в грузинскую прозу (и прозу Тамаза Чиладзе в том числе) не вследствие разочарования в действительности, которая-де тленна, трудна, исполнена борьбы и лишений, а со стороны, совершенно противоположной. Среди героев того же Т. Чиладзе мы найдем немало людей, в высшей мере наделенных вкусом к жизни и часто имеющих возможность этот вкус удовлетворить с лихвой. Жизнь воспринимается ими как прекрасный дар, если не как наслаждение. И поэтому не может быть для них малой и ничтожной душа, если ей дано такое богатство, как жизнь.
Юный Гия Иремадзе, герой повести «Первый день», слышит свою душу как колокольный звон, оттого что она способна воспринять, вместить в себя всю красоту и звонкость бытия.
С годами представление о духовной жизни человека становится у писателя более глубоким и драматичным. Вместе с тем все настоятельней заявляет о себе второе требование, вторая необходимость из тех двух, о которых говорилось выше. Это требование нерасторжимо связано с первым. А заключается оно в том, чтобы найти адекватное художественное выражение той необычайно подвижной, пульсирующей, полной неожиданностей жизни человеческого духа, значение которой герои Т. Чиладзе, а вместе с ними и сам автор утверждают с таким постоянством и даже дерзостью.
В «Первом дне» писатель пытается художественно уловить, остановить мгновение первой взрослости, первой зрелости. Переживания десятиклассника Гии Иремадзе — и об этом надо сказать особо, потому что здесь выразилось, видимо, тогдашнее мировосприятие самого автора — следствие едва ли не первоначального опьянения жизнью. Отношение героя к действительности бескорыстно. На него идет лавина впечатлений и ощущений. Он открыт, распахнут перед нами. Духовные и физические силы героя повести ничем не стеснены, не поляризованы никакими целями. Это свобода почти физиологическая, полная свобода всего организма. Первая мальчишеская влюбленность в девочку Додо — это почти случайное олицетворение захлестывающей его любви к миру. Не встреть он сегодня Додо, наверное, то же чувство завтра вызвала бы у него какая-нибудь другая девочка.