– Собачка твоя не заскучала?
– Нет, будет носиться, пока не позову.
– Тогда и я тебе расскажу, как поэт поэту. Тебе мои стихи нравятся. Мне это слышать очень приятно. Мне мои стихи тоже нравятся, особенно сначала, когда только что написал. Потом, правда, перестают нравиться, даже стыдно бывает, кажутся слабыми, сырыми. Но, ты знаешь, я – поэт не потому, что поэтом работаю, и не потому, что у меня есть хорошие стихи. Я – поэт, потому что всё время сочиняю. Мне скучно никогда не бывает. Строчки сочиняются, забываются, новые сочиняются. Всё окружающее звучит, просится в стихотворение. И чужие стихи, особенно созвучие удачное или рифма, меня волнуют, взбудораживают. Из-за этого я жизнь воспринимаю немножко не так, не адекватно, что называется. Немножко размыты во мне границы дорого – дёшево, хорошо – плохо. Это недостаток, мешающий жить, очень хорошие поэты его не имеют. И вот, представь себе, много лет назад является предо мной девица и хвалит несколько моих стихотворений. Причем так хорошо, как я бы их сам похвалил, и именно те стихи. Понятно, что я на ней женился. Стихов ей перечитал пропасть, как мотылек около неё порхал. Всем друзьям и родственникам объяснил, какая она умная, тонкая и хорошая. Ну, а супружница моя потихоньку отъелась, оперилась, шкурка, знаешь ли, стала блестящей, как у старухиной кошки. И понял я, дяденька, что опростоволосился в очередной раз. Не могу тебе объяснить толком. Вроде, и любит она меня, и гордится, что я – поэт и что квартира хорошая, не изменяла она мне никогда. Всё, всё правильно, никаких претензий. Но, вот знаешь, человеком она меня всё-таки не считает и наличия во мне души не признает. Как автомобиль: и дорогая вещь, и ухода требует, а всё не человек. Вот, например, книжка наклёвывается. Я всю халтуру, всю текучку бросаю, занимаюсь одним – пишу, переделываю, переставляю и так далее. Денег в семье поменьше становится, да и я семьёй поменьше занимаюсь. Моя сразу за телефон: «Ах! Мы так бедствуем, мне нечего одеть. Не одолжите ли денег? Скоро у нас выйдет книжка, тогда нам будет полегче». Мне это слышать унизительно, для меня каждая книжка таинство, праздник, счастье, я для этого живу. У меня пять книжек вышло, вот, считай, я пять раз счастлив был. От гонорара я не отказываюсь, побольше бы платили, но, пойми, нельзя так говорить! Попросишь её: не одалживай, подожмемся давай. И пойдет – побольше денег приносить надо, не буду одалживать, у той пальто и соболя, и тру-ля-ля, и тру-ля-ля. Пиши и приноси деньги, хоть бы раз сказала: «Прочти», нет, говорит только: «Пиши». Поэзия – штука неустойчивая, она мало кому опору, уверенность в себе дает. Разве что уж самым талантливым, но история учит, что даже их легко заклевать. И вот стал я себя всё время виноватым чувствовать. Идеальный человек – это который здоров, как буйвол, поэт, как Пушкин, богат, как банкир, обои клеит, как маляр, жену ублажает, как Дон Жуан, и много ещё кое-чего. Я-то до этого идеала не дотягиваю, видишь ли… Виноват во всём. Мужчина должен сознавать, что он умеет что-то делать, а то, что я умею стихи писать, так это сомнительное оправдание моего существования, всё равно что знание древнегреческого языка на рыбалке. Затосковал я, дяденька, ужасно, жизни радоваться перестал, всё из рук валится. Ни за что взяться не могу, усталость какая-то на сердце. Вот, с тоски в бойлерную и подался…
– А ты разведись, – посоветовал дворник.
– Да ты что! Натура у меня прилипчивая, к жене я привязан, дочку в жизни своей не брошу. Деваться мне, опять же, некуда, снова с угла начинать неохота. К тому же, больно пошло – все сейчас разводятся. А чувствовать себя виноватым устал. Итак, живу, как в подполье. Для любых, самых невинных моих поступков жена придумывает пусть фантастические, нереальные, но обязательно подлые объяснения. Всё время хочется оправдываться, доказывать, что всё не так – это по пустякам-то. А ты говоришь, семью бросить!
– Тогда у тебя одна надежда, что переменится баба твоя, поймет, что ей самой невыгодно тебя затюкивать. Потому что бойлерная – тоже не дело. Уход от действительности. Как-то неприлично для нормального взрослого человека. Ты бы еще босиком по России отправился. Что в двадцать лет – мило, то в сорок – стыдно. Нет уж, или сам меняйся, или жизнь свою меняй, а по ночам в бойлерной отсиживаться не стоит.
– До утра-то досидеть можно?
– Шутишь… Ну, а про Марусю как, стихи?
– Хорошие стихи, – серьезно сказал поэт. – Особенно, когда всё растолковал. Ты подбери несколько стихотворений посильнее и принеси мне. Подумаем, что с ними делать.
– Спасибо, но я не к тому… – смущенно и радостно забормотал дворник.
– Брось, брось, я не шучу, приноси. Спокойной ночи.
– Я теперь и не усну, наверное. Спасибо. Счастливо подежурить.
– Тебе спасибо. Будь здоров.
Дворник вышел из бойлерной и глубоко вздохнул. Большой двор нескольких панельных домов курчавился зелеными насаждениями – детищем давешних субботников. Светила луна. В окнах домов переходили люди. Дворник позвал собаку и побежал домой.