Я достиг края Образа, прыгнув к его началу. Оглянулся на вход в пещеру. Папа, Дваркин, Фиона — никто из них не появился. Хорошо. Им уже не успеть остановить меня. Когда я поставлю ногу на Образ, будет поздно делать что-то еще, кроме как смотреть и ждать. Я подумал о скоротечном растворении Яго, отогнал эту мысль подальше, повоевал немного с собой, чтобы утихомирить рассудок до уровня, необходимого для намеченного предприятия, вспомнил сражение с Брэндом и его странный побег, отогнал и это воспоминание тоже, успокоил дыхание, приготовился.
И тут на меня навалилась странная летаргия. Самое время начинать, а я задержался на мгновение, пытаясь сосредоточиться на великой задаче, что лежала предо мной. Образ на миг поплыл перед глазами. Давай! Чтоб тебя! Сейчас! Хватит приготовлений! Начинай, сказал я себе. Иди!
И все-таки я стоял, как во сне, созерцая Образ. Разглядывая его, я забыл о себе на долгие минуты.
Образ, и длинное черное пятно, которое надо удалить…
Уже не казалось важным, что Образ мог убить меня. Рассудок мой плыл, обдумывая красоту его…
Я услышал шум. Должно быть, Папа, Дваркин и Фиона на подходе. Мне нужно что-нибудь сделать, прежде чем они доберутся до меня. Мне придется пройти Образ, начать немедля…
Я оторвал взгляд от Образа и глянул в сторону пещеры. Они вышли, прошли полсклона и остановились. Почему? Почему они остановились?
Да какая разница? Нечего зря тратить время, давно пора начинать. Я принялся было поднимать ногу, делая шаг вперед.
Я едва мог пошевелиться. Огромным усилием воли я продвинулся на дюйм. Сделать первый шаг было труднее, чем идти по Образу у финиша. Но казалось, что воюю я не с внешним сопротивлением, а с медлительностью собственного тела. Почти так, будто…
Затем я вспомнил Бенедикта возле Образа в Тир-на Ног’т, и приближающегося, дразнящего его Брэнда, и Талисман, горящий у Брэнда на груди.
Еще до того, как взглянул вниз, я понял, что увижу.
Красный камень пульсировал в такт ударам моего сердца.
Проклятье!
Либо Папа, либо Дваркин — или оба — дотянулись через Талисман, парализовав меня. Я не сомневался, что любой из них мог проделать это и в одиночку. И все же на таком расстоянии не стоило сдаваться без борьбы.
Я продолжаю проталкивать вперед ногу, она медленно скользит к краю Образа. Раз уж я сделал это, то не вижу, как они…
Дремота… Я почувствовал, что падаю. Я на миг уснул. И опять уснул.
Когда я открыл глаза, то увидел фрагмент Образа. Когда повернул голову, увидел ноги. Когда посмотрел наверх, увидел Папу, держащего в руках Талисман.
— Вон отсюда, — сказал он Дваркину и Фионе, не повернув к ним головы.
Они удалились, как только Папа надел Талисман на шею. Затем он наклонился вперед и протянул руку. Я взялся за нее, и он поставил меня на ноги.
— Так поступать было весьма глупо, — сказал Папа.
— Мне почти удалось.
Он кивнул.
— Конечно, ты бы погиб и не достиг ничего, — сказал Папа. — Но тем не менее это было сделано хорошо. Давай пройдемся.
Он взял меня за руку, и мы пошли вдоль границы Образа.
По дороге я смотрел на окружающее нас странное небо-море без горизонта. Раздумывал о том, что бы случилось, если б мне удалось начать движение по Образу, о том, что произошло бы в то мгновение.
— Ты изменился, — в конце концов сказал Папа, — или я никогда не знал тебя по-настоящему.
Я пожал плечами.
— Наверное, что-то от того и что-то от другого. Я чуть не сказал того же и о тебе. Ответь мне на один вопрос.
— Какой?
— Трудно быть Ганелоном?
Папа хмыкнул.
— Вовсе не трудно, — сказал он. — Может, тебе повезло, и ты мельком увидел настоящего меня.
— Мне он нравился. Или, скорее, ты, когда был им. Интересно, что стало с настоящим Ганелоном?
— Давно мертв, Корвин. Я встретил его после того, как ты изгнал его из Авалона, давным-давно. Он был неплохим малым. Не доверил бы ему и выеденного яйца, но тогда не стоит доверять всем тем, кому приходится оказывать доверие.
— Это относится и к семье.
— Сожалею, что мне пришлось убить его. Но он не оставил мне выбора. Все это было очень давно, но его я помню ясно: чем-то он мне запал в душу.