— Есть, — ответил Горлис после некоторого раздумия.
— Отож. Значит, замок и изнутри можно навешивать, закрываться для разных случаев. И как убили — тоже за то же: панская гибель, как на дуэли прямо. С шести шагов да в сердце. Если бы простые свойские разборки были — то там бы скорее нож или дрючок. А тут пистоль — панские дела.
— Или войсковые, — заметил Натан, застеснявшийся молчать совсем уж долго.
— Или войсковые, — немедля согласился Степан и тут же хитро усмехнулся. — Но ты же не за казаков наших речь имеешь?
— Нет. А что? Что сейчас с казаками такого? Вроде уж полгода, как ничего не меняется.
— Ну, не сказать, что совсем не меняется. Просто действий никаких не было. А что у вас там в губернаторских чинах говорят?
Натан пересказал канцелярские новости, пересуды об Одессе и окрестностях.
Тут Степко слушал с особым интересом. И в конце покивал головой:
— Саме те. Те саме. Щоправда…
— Что «правда»?
— Щоправда, трындежу разного и в нас тут много.
— С кем разговоры?
— Та с казаками нашими, черноморцами, что не хотят ехать на Кавказ, воевать его. Вроде как зовут ехать в Буджак, аж до Дуная. Но хлопцы не сильно хотят, опасаясь, как бы не пришлось воевать со своими, с Задунайской Сечью, которая у турок служит, потойбіч Дунаю…
Думая рассмешить Степка, Натан рассказал подробней о спорах по линии порто-франко и войне вокруг подряда на ее обустройство. Но тут Степан, напротив, обозлился:
— Та не смешно то, друже. Геть не смешно. Ну, понятно, что они чубятся за гроши большие — кто хапнет. Но ты знаешь за то, где граница пройдет по местам нашим?
— Здесь?
— Та не. На хуторах наших, у лимана. Знаешь?
— Нет.
— А вот как раз помеж Усатовских хуторов и Нерубайских. И что ж то случайно, что ли? Столько земли пустынной огораживают порто-франковой линией. А вот тут нас именно ею рассечь хотят. Как будто за Нерубайские завести ее нельзя.
— Почему ж так?
— А через то, что побаиваются нас. Два казацких хутора границей разделят да посты с солдатами поставят. Вот им и спокойней будет. Потому как… Усмиряли казаков, що аж захекались. Та й ми ж не горобці в пыли талапаться… — Степан прикусил язык, осмотревшись по сторонам, и стал говорить потише: — Оттого и везут наших отсюда да подале. А вместо нас сюда — с разных краев, первей всего османских, да побольше: греков, сербов, болгар, арнаутов, молдаван…
— Но тебя же оставили?
— Так. Меня оставили, — ухмыльнулся Степко и сказал громко: — Потому что я сильно верноподданный!
Казак-селянин-горожанин выбил выкуренную трубку об край ограды «шалаша» и продолжил уже серьезно и снова тихо:
— Нас оставили, потому как батько да дед сильно помогли, когда казаки Хаджибей штурмовали с воды и с суши. К тому ж ихняя хитрость такая — не с потрохами нас искоренять, а потроху. Вроде мы есть, верные казаки Их Величеств, а вроде нас уже и нет, почти не осталось. Вместо ж казаков — предместье, селяне, селюки…
— Вот, кстати, Степко, давно хотел спросить. Что ты за песню напеваешь с числами какими-то? И дальше там тоже — что-то интересное.
— Та ну, Танелю, не зараз. Позже как-то.
— Хорошо.
Напоследок Горлис передал общую договоренность — встретиться у Рыбных лавок, как стемнеет. С оружием, конечно, поскольку ехать предстояло довольно далеко.
Добравшись домой на Гаваньскую, Натан поискал солнце на небе — еще довольно высоко. У него оставалось несколько хороших часов отдыха. Быстрей, быстрей в кровать, чтобы провалиться в сон, потому что вечер и ночь будут трудными. Он же чувствовал себя вполне истощенным сегодняшними непрерывными событиями. Но едва Горлис стал проваливаться в сладкий, целебный сон, как появилось нечто беспокоящее и мешающее. Сознание не хотело воспринимать сего и сопротивлялось. Поэтому начало сниться, что он смотрит на дятла, красивого такого, разодетого в трехцветные перья — белые, красные и иссиня-черные. Стучал дятел вежливо и с повторяющейся частотой: три раза подряд постучит, подождет, постучит, подождет…
Да, организм, жаждущий сна, сопротивлялся, но поскольку длилось это довольно долго, то сон всё же стал уходить. «Не спи, всё равно спать сейчас не сможешь, вставай!» — будто бы говорила ему часть его же сознания, во сне странным образом несколько отделившаяся. И будто подброшенный пружиной, Натан принял вертикальное положение.