А получив надежный источник дохода, Натан стал частым посетителем почтовой конторы на пересечении Екатерининской улицы с Почтовой. Он оживленно переписывался с сестрами и другими родственниками в австрийских Олелько, Лемберге, Вене, русском Вильно, прусском Мемеле и самом обильном на адресаты Париже, где кроме тетушки Эстер и дядюшки Жако его адресатами были Эжен Видок и Друг-Бальсса. Ой, чуть не забыли, еще ж и родные Броды оставались — письма бонне Карине и паре ближайших отцовских приятелей. В эпистолах Натан всегда ставил две даты, акцентируя свою жизнь меж двух миров.
Да, так вот русское 20 марта как раз и являлось европейским 1 апреля. Накануне сего праздничного дня, с каковым Натана успели познакомить парижские школяры, он поговорил со своею любимой. И оказалось, что в Италии празднуют свое рыбное Pesce d’aprile[5], причем ровно так же, как в парижском коллеже, где учился Горлис, — шутят, разыгрывают. А главный розыгрыш — незаметно поцепить рыбину кому-либо на спину. Коли злой розыгрыш — то тухлую; ежели подобрей — то бумажную или матерчатую.
Поэтому они сделали всё, дабы ничего не могло помешать им отметить сей праздник. Подготовившись к нему заранее, обменялись чýдными серебряными рыбками караимской выделки, незаметно повешенными на спину друг другу (одесситы, видимо, подумали, что это новая мода украшаться). Ну и раз уж рыба, то и отужинали «у греков» в приличной кофейне (или, если угодно, харчевне) в Красном переулке. Думали, что заказать. И выбрали в конце концов прекрасную элладскую камбалу à la Corfou. Достанет ли слов описать сие чудо кулинарии?.. (В Ресторации Отона хоть всё и дороже впятеро, ничего подобного такой рыбе делать все же не умеют.)
Ну, перво-наперво, всякий, видимо, знает, чем корфуская кухня отличается от прочей греческой. Там, где греческое блюдо запекут, на Корфу всенепременно стушат. Впрочем, совсем без жаровен и тут не обходится — на масле, лучше оливковом. В одну нарезается лук крупными кольцами и слегка присыпается сахаром, в другой же — посоленные треуголки перца и диски баклажан (это все, господа, новомодные овощи, пришедшие в Одессу из благословенной Бессарабии, а туда — из турецких Балкан). Когда лук слегка зарумянится, а овощи смягчатся, всё смешивается в нерасторжимом союзе уже в кастрюльке, в каковой состоится окончательное приготовление, и притрушивается средиземноморскими травами (тут уж на личный вкус). Некоторые еще любят добавить томатный соус по примеру бурдето, подаренного корфуской кухне венецианцами, но это, пожалуй, лишнее. Далее кладется чищеная, потрошеная камбала, натертая (не щедро) чесноком, толченным с солью; и сверху на рыбу — три лимонных кружала. Добавляется немного воды (по стеночке, дабы не смыть ничего с камбалы), уже горячей. И всё томится на малом огне. Снимается с него за полминуты до того, как рыба подумает, что она готова. А те полминуты как раз проходят, пока рыба доставляется жаждущим праздника заказчикам.
Рыба всё готовилась, а они с amore[6] Росиной пробовали греческое вино вместе с разными видами сыра, как зрелыми, так и свежими, селянскими. Натан смотрел на Росину влюбленным взглядом. Красота ее (а разве может быть любимая девушка некрасивою?) была очень своеобычной. Никаких ярких, выдающихся черт лица, свойственных его соплеменницам и среди них — сестрам. И без мягкой округлой миловидности, столь частой у славянских женщин. Лицо его избранницы казалось сошедшим с художественной миниатюры, где мастер сдерживает себя, создавая красоту скупыми способами: тонкие губы; изящный, ровный, точеный носик с маленькими, но очень выразительными крыльями; серые глаза, не широко распахнутые, а всегда лукаво прищуренные, с отчасти восточным разрезом; и темно-русые, почти черные волосы, каждый раз затейливо убранные.
Одевалась же Росина так, что парижанки ее высмеяли бы за ретроградность и неблагонадежность. Она носила белые платья с завышенной талией, как это делали в наполеоновскую эпоху. Добавляла к ним ожерелье из белого жемчуга или же украшала себя какой-то из семейных камей. Всё это удивительно шло к ее внешности, но, конечно, не мешало злым шушуканьям за спиной. И что с того — модниц много, а Росина в Одессе была одной такою, ни на кого не похожей, неповторимою. Да, вот она — его истинное tesoro[7]…
Повезло, что дождя не было. И два квартала от харчевни до дома они могли пройти спокойно пешком то по деревянным мосткам, то даже ступая и на мостовую, в иные дни крайне ненадежную. В местах укромных останавливались, чтобы поцеловаться. Ну а когда дошли до Росининой квартиры, то уж не только целовались. При этом также позволяли себе игривые шутки, в иные разы непозволительные. Это стало возможным, поскольку Фины в квартире не было. Отпросившись из театра, она уж не первый день гостила где-то далеко… Однако через три часа Натан пошел к себе домой. Обыкновенно ночевать у Росины он не оставался по причинам, о которых вы со временем узнаете.