Медведев решил, что, поскольку светает и во дворе укрыться будет трудно, да и неизвестно, чего можно ожидать от обоза из трех-четырех тяжелых повозок и по крайней мере шести всадников — это он легко определил по звуку, — следует основательно укрыться и быть готовым ко всему.
Обоз двигался медленно, времени оставалось достаточно, и Василий, не торопясь, забрался на чердак баньки, осторожно разгреб полуистлевшую солому кровли, так, чтобы хорошо видеть двор, а в случае необходимости легко выбраться на крышу.
Странное зрелище представлял собой этот обоз, когда он выплыл наконец из утренней дымки и показался на дороге, ведущей к дому с востока — с той стороны, куда умчался вечером израненный отряд, оставивший Медведеву изувеченного покойника.
Первая из трех тяжело груженных телег представляла собой гору набросанной кое-как домашней утвари, где золотая и серебряная столовая посуда виднелась вперемешку с рулонами дорогих тканей и наспех связанными узлами — то там, то тут торчали носки и голенища новеньких и уже ношенных сапог, полы кафтанов, связки беличьих шкурок и даже женские платья; вторая телега — целый арсенал: бочонки с порохом, сабли, шпаги, мечи, топоры, колчаны с луками и пучки стрел, даже старинные копья и алебарды, и, наконец, замыкала обоз третья телега, на которой стонали раненые: их было пятеро, из них двое лежали неподвижно, окровавленные и наспех перевязанные. Охрану составляли четверо хорошо вооруженных всадников, которые, свесив головы, дремали в седлах. Рядом с первой телегой, изредка лениво погоняя кнутом двух впряженных в нее лошадей, шагал могучий бородатый мужик в роскошной собольей шубе и растоптанных опорках, а за ранеными приглядывал сутуловатый карлик в рваной, засаленной рясе, надетой поверх полушубка — он неимоверно суетился, то спрыгивая с телеги, где лежали раненые, то снова залезая на нее, постоянно при этом что-то бормоча и приговаривая, хотя никто его не слушал, не обращал на него никакого внимания, и его суетливость — полная противоположность сонной вялости остальных — еще больше подчеркивала причудливую нереальность этого фантастического шествия.
Должно быть, карлик в рясе давно ждал этого момента, потому что, завидев издали медведев-ский дом, радостно закричал визгливым пронзительным голосом, нарушая мирную предрассветную тишину:
— Ну, наконец, слава тебе Господи, этот чертов
колодец! Епифаний! Сворачивай-ка немедля — Да-
нилка-то совсем кончается — водицы ему надо!
— Ежели кончается, так на то воля Божья, и во
дица ему не поможет, — меланхолично произнес
мужик в собольей шубе, но телегу все же повер
нул.
Обоз медленно въехал в медведевский двор сквозь пролом в частоколе и остановился у колодца.
— Злой ты стал, Епифаний, — неодобрительно
сказал карлик и, подбежав к первой телеге, стал
рыться в вещах.
— Я не злой. Я — рассудительный, — уточнил
Епифаний и присел отдохнуть.
Всадники охраны проснулись.
— Ну, чего опять стали? — хриплым голосом
спросил один.
— Воды надо, — деловито ответил карлик в ря
се и с огромным серебряным ковшом, выуженным
из груды вещей, ринулся к колодцу.
Взявшись за ведро, он вдруг застыл неподвижно, потом резко присел за срубом, озираясь по сторонам.
— Ты чего это? — удивленно спросил охран
ник.
— Т-с-с! Тихо! свистящим шепотом возбуж
денно заговорил карлик. — Здесь кто-то был; Совсем недавно. Видишь — лужа у колодца, да ведро не успело просохнуть!
— Ну и труслив ты, однако, Илейка, — насмеш
ливо сказал охранник, — мало ли всякого сброду
по ночам тут шастает!
— Так-то оно так, — настороженно оглядыва
ясь, отвечал Илейка, — да только засадит тебе кто-
нибудь стрелу в задницу, вон, к примеру, с черда
ка той баньки, — вот тогда и посмеешься, а я тя,
дурака, лечить не буду, Богом клянусь!
— Тьфу на тебя, малявка! — возмутился охран
ник. — Да ты видал хоть одного человека в округе,.
кто бы нас со страху за десять верст не обходил!
Эй ты, там, на чердаке! — вдруг заорал он во всю
глотку. — А ну-ка стрельни, коли такой смелый, —
вот она, моя задница!
И поднявшись на стременах, показал.
Большого труда стоило Медведеву удержаться от соблазна — он даже тетиву натянул и ведь, без всякого сомнения, попал бы куда надо, да только не хотелось себя прежде времени обнаруживать…
Неужто это и есть те самые «люди тяглые, данники и слободичи, что на воле сидят»?.. Воттак подарочек от великого князя!
-— Не-е, робяты, так не годится, — шумно вздохнул Епифаний. — Сколько раз говорил — давайте сколотим мосток через ручей у монастыря, а то ведь каждый раз, как назад с обозом едем, всю ночь мучаемся по кружной дороге. Остальные наши, кто на конях, поди, давно уже дома!
— Что ты с нами тут рассуждаешь — хозяину
скажи, — отозвался хриплый.
— Да уж не раз сказывал…
— Ну и что?
— А ничего. «Не надо, говорит, скоро будем из
этих мест уходить».
— Да ну?! — оживился хриплый. — И куда?
— Не сказал. Но я мыслю — на ту сторону…
— Хорошо бы! Эх, красота — славно там погу
лять можно!
Хриплый выудил из кучи барахла маленький бочонок, ловким, привычным ударом выбил затычку и, легко вскинув бочонок над головой, долго переливал его содержимое в широко открытый рот. Епифаний с явным неодобрением следил, как пустеет бочонок, потом щелкнул кнутом.
— А я уже сыт по горло этими гулянками! Так
куда ж тут денешься…
— Тьфу! — с отвращением сплюнул хриплый и
отбросил бочонок далеко в сторону. — Какую, од
нако, дрянь пьет этот Иуда Вельский!
Ясно, откуда они возвращаются. Интересно, апочему «Иуда»?
— Э, братцы! — изумленно воскликнул карлик. — Данилка-то помер! — И, растерянно оглянувшись, по-детски удивился: — Я воды ему принес, а он — помер…
Все столпились у последней телеги и, сняв шапки, молча перекрестились.
— Но! Поехали! — угрюмо скомандовал рассу
дительный Епифаний и громко щелкнул кнутом.
Обоз тронулся и, мерно поскрипывая, исчез в предрассветной мгле так же призрачно, как и появился — казалось, он даже не останавливался — по-прежнему дремали, свесив головы, всадники, по-прежнему ритмично скрипели колеса и побрякивало железо, по-прежнему суетился, что-то постоянно бормоча, карлик в рясе, будто не случилось ничего особенного, будто не покинул этот мир минуту назад какой-то безвестный грешник Данилка, о котором, быть может, никто никогда больше и не подумает, кроме разве что вездесущего Господа нашего, который один только помнит и знает всех самых малых и сирых рабов своих…
Василий спустился с чердака и привалил изнутри дверь толстым бревном.
Все. На сегодня хватит. Довольно тайн и покойников, довольно вельмож, переодетых нищими, довольно монахов, похожих на бродяг, и бродяг, одетых в монашескую рясу! Пусть сегоднябольше ничего не случится. Утро вечера мудренее,
Медведев с наслаждением вытянулся на прогнившем сене и закрыл глаза. Он начал читать про себя «Отче наш» и сразу уснул, как засыпают очень молодые, сильные и здоровые люди.
В те времена ему еще не снились страшные сны.
Глава четвертая
«ПРЕКРАСНЫЙ ВЫСТРЕЛ— ПРЯМО В СЕРДЦЕ!»
Медведева разбудили птицы. .
В первое мгновение он не мог понять, где находится, и лишь наслаждался сладким чувством покоя, красоты и восхищения, родившимся еще в полусне, а потом, приоткрыв глаза, вдруг разглядел сверкающие серебряные пылинки, которые под музыку небесного оркестра из тысячи звонких птичьих голосов плясали в широком веере тонких лучей яркого солнца, рвущихся сквозь все щели старой рассохшейся баньки; и постепенно это тихое чувство покоя стало сменяться все нарастающим приливом необъяснимой радости и восторга, особенно когда он вышел наружу и увидел ослепительную бель сотен березовых стволов, плотной стеной окружавших его двор, вдохнул густой аромат буйно растущих трав, который легкий утренний ветерок разносил и смешивал с журчанием воды, шумом леса и гомоном невидимых птиц — все это разом обрушилось на него, оглушило, подхватило, понесло — и тогда без всякой причины он закричал во весь голос, засмеялся счастливым, беззаботным смехом, потом кликнул Малыша и, раздевшись догола, но не забыв опоясаться мечом, вскочил на упругую спину коня, и оба они рухнули прямо с обрыва в ледяную воду разбухшей от весеннего паводка Угры, и Василий выкрикивал бессвязные слова, и Малыш отвечал ему ликующим ржаньем, но потом устал и направился к берегу, а Медведев выплыл на середину реки, перевернулся на спину и увидел в бесконечно глубоком синем небе длинную вереницу диких гусей — весна царила вокруг во всем извечном буйстве пробуждения и неумолимого стремления к жизни.