— Разве мы не верные подданные? Разве мы не любим нашего короля?! Мы его очень, очень любим! Да-да, братья, мы устроим ему праздник! Любимое королевское развлечение! Слышите —
Большая короледская охота на зубраГ
Олеяькович лихорадочно бросался от Вельского к Ольшанскому, от Ольшанского к Вельскому и резко, яростно, жестко швырял в них пригоршни слов* жгучих, как раскаленный песок.
— Все произойдет здесь. Да-да именно здесь, на этом самом месте! Представьте себе: король в гостях у русских князей! Какая радость на наших лицах! Мы принимаем короля! Нет — всю королевскую семью! Вон там, поодаль, будет шатер старой королевы, мы непременно должны пригласить и ее! „А вот тут будут сидеть королевичи — все до единого! Никого не забудем —- мальчики должны учиться искусству охоты на крупного зверя у настоящих охотников — у нас, братья, у нас! А король… О-о-о! Разумеется, сам король тоже здесь! А вокруг него — мы! Вот, к примеру, совсем как сейчас вокруг Глинского. Да-да, верно, там, у дуба,он и будет стоять… Чу! Слышите! Собаки лают!
Скоро зубр будет здесь! Все смотрят туда… Все ждут зубра…
И вдруг действительно из леса донесся приглушенный лай огромной своры и неясный глухой треск. Но никто не слышал этого, никто не смот-рел в ту сторону. Все как завороженные застыли на месте, не сводя глаз с Олельковича.
И в эту минуту князь Федор Вельский окаменел^ потрясенный совершенно неожиданным чудовищным поворотом событий. Да, это он, Федор, составил Михаилу план его речи и принудил его выучить назубок основные фрагменты, но то, что говорил сейчас Олелькович,было жутким плодом его собственного воображения, должно быть, разбуженного внезапно после долгой спячки. Куда девался прежний Михайлушка — благодушный весельчак, пусть грубый, пусть глуповатый, пусть иногда жестокий, но всегда ухмыляющийся добродушной полупьяной усмешкой? Сейчас по лесной поляне, сжимая в руке сверкающую лезвием рогатину, метался свирепый безумец с налитыми кровью глазами. Он с циничной отчетливостью доводил до естественного завершения тайные недосказанные* недовыраженные мысли самого Федора, и Федор ужаснудая, увидев перед собой живое и кровавое обличие этих мыслей.
Олелькович остановился перед бледным, но невозмутимым Глинским и, склонив голову набок, продолжал, медленно поднимая рогатину:
— Братья, смотрите! Внимайте! Большая королевская охота достигает своего высшего момента!
Олелькович внезапно замахнулся рогатиной, нацелив острие в грудь Глинского, и в ту же секунду за его спиной раздался короткий крик Ольшанского-.
— Зубр!
Олелькович резко обернулся.
Из чащи прямо на него бежал огромный старый бык.
Длинные нити слюны свисали из его открытой пасти; тяжело и шумно дыша, он шел по прямой,неумолимо приближаясь, не разбирая дороги, подминая кусты и ломая маленькие березки.
И тут же легендарный храбрец князь Иван Ольшанский быстрыми, решительными шагами двинулся навстречу рассвирепевшему зверю, занеся над головой рогатину.
У него бешено колотилось сердце, дрожали руки, а ноги, казалось, вот-вот подкосятся; ему хотелось изо всех сил рвануться и убежать подальше в лес, но, упрямо сжав белые губы, он шел и шел вперед, в который раз превозмогая свой вечный страх.
В десяти шагах от дуба они сошлись.
Ольшанский был крепок и силен, но ему не хватило чуточки ловкости и хладнокровия. Он нанес страшный по силе, но неточный удар. Лезвие рогатины наткнулось на ребро, толстое древко переломилось как лучинка, а князь Ольшанский пролетел мимо зубра с обломком рогатины в руках и покатился по земле, брошенный силой собственного удара.
Бык взревел так, что задрожали стволы деревьев, на губах у него появилась кровавая пена, но, верный своему правилу, не сводя глаз с Олелько-вича, он двинулся вперед, ускоряя разгон.
Навстречу ему шла еще одна человеческая фигурка.
Маленький худой Федор Вельский, близоруко щурясь, смело двигался вперед и, обеими рукам» выставив перо рогатины, вонзил его в огромную мохнатую грудь.
Рогатина застряла в плотной ткани мышц, и не было у Федора сил воткнуть ее глубже.
По сравнению с ударом Ольшанского это был едва ощутимый укус комара. Бык, мотнув головой,с неумолимым ускорением шел дальше, и торчащая из его груди рогатина с пружинистой силой отбросила Федора в сторону.
Олелькович стоял с уже занесенным над головой оружием,, а на его побелевшем, как мел, обрюзгшем, пухлом лице выступили крупные капли пота, и по мере приближения зубра он слабеющей рукой медленно опускал рогатину, пока она не коснулась земли и не выпала из его рук от одного этого слабого прикосновения.
Й тогда Глинский взял стоящую рядом с ним четвертую рогатину.
Сделав несколько твердых уверенных шагов, он зашёл слева от бегущего на них зубра. Зверь уже был перед Олельковичем, от грохота его копыт содрогалась земля, и казалось, он сейчас сомнет и затопчет одетого в яркий кафтан князя, скованного страхом, стоящего неподвижно с беспомощно опущенными руками. Наклонив голову, зубр готовился пригвоздить к дубу это красное раздражающее пятно, к которому он давно стремился, отбрасывая все препятствия на своем пути.
Глинский коротким движением взмахнул рогатиной, она мягко вошла между ребрами и, утонув до середины древка, пронзила насквозь сердце.
Зубр вздрогнул и на какую-то долю секунды застыл, не двигаясь, потом медленно повернул голову, глянул на Глинского глазами, полными невероятного изумления, и, рухнув на передние ноги, свалился на бок.
— Бедный зверь! — прошептал Глинский. — Ты спас мне жизнь, а я убил тебя… И ради кого?
На поляне все пришло в движение.
Со всех сторон вырвались собаки, откуда-то появились загонщики, егеря, псари; все бегали,кричали, трясли Олельковича, суетились вокруг Вельского помогали подняться Ольшанскому.
Глинский повернулся и не оглядываясь пошел к дороге.
Поздним вечером этого дня темная вода Илути, как в добрые старые времена, отражала ярко освещенные окна охотничьего терема и огни костров на берегу.
Вельский сидел на скамье под осиной, прислушиваясь к веселому шуму и пьяным песням. В тереме пировали князья — на свежем воздухе воины и слуги.
Из темноты выросла чья-то тень.
— Это я, князь.
— Что случилось, Юрок?
— Новости. Во-первых, сообщение из Горваля.
— Что-нибудь серьезное?
— Нет,~пустяк. В окрестных лесах появилась ка
кая-то шайка грабителей. Первые жертвы — ре-
чицткий сборщик податей с обозом весенней дани
и казначей князя Семена.
— Забавно… — улыбнулся Федор.
— Во-вторых, приехал отец Леонтий и хочет
тебя видеть.
— Очень хорошо, я поднимусь к нему.
— Он сказал, что сам тебя найдет, как только
переоденется с дороги. В-третьих, Глинский соби
рается уезжать.
— Это я знаю.
— Но ты не знаешь всего. Олелькович узнал от Ганса, что Глинский прямо отсюда направляется в Гомель. Тотчас после этого разговора пятеро людей Оледьковича сели на коней и выехали за ворота. Только что наша охрана в лесу видела, как эти люди промчались по Стародубской дороге в сторону Гомеля.
Федор насторожился.
— Олелькович разговаривал с Глинским после возвращения с охоты в мое отсутствие?
— Нет. И даже старался держаться от него подальше. Это меня удивило, и потому я внимательно наблюдал за его действиями. Не нужно ли на всякий случай предупредить Глинского?
Федор глубоко задумался.
Неужели Олелькович решился… Нет, не может быть. Это случайное совпадение. Впрочем, этот самолюбивый дурак может не простить унижения. Он в пылу азарта едва не убил Глинского, атот спас ему жизнь. Что же делать? Предупредить? Но, быть может, Олелькович прав! Ведь Глинский все знает — и не с нами! Вот они — первые шаги нового пути…
Да, Федор знал, что придется приносить жертвы, стать жестоким. Наконец, настанет время, когда, возможно, необходимо будет принести кого-то в жертву. Но вот так, сразу же, в первый день?! Федор не предполагал, что Глинский откажется от участия в заговоре. Глинского притесняют, и, казалось, он должен быть недоволен королем, а вот, поди ж ты… Это стало большой неожиданностью. А теперь на душе неспокойно.