Он положил перед графом отдельный лист, и чуть было не добавил «если вы умеете читать». Шотан поджал губы, бледные и четко обрисованные, как у статуи, но лист взял. А герцог достал из складок белой мантии монокль на ручке из драгоценной кости северного морского зверя.
Несколько минут в кабинете царила тишина, прерываемая лишь слабым, едва заметным шелестом. Несмотря на репутацию человека, который пишет клинком по телам врагов, Шотан читал на удивление бегло, работать с документами он умел. В едва уловимый момент отношение «солдатского графа» к записанному переменилось. Он чуть выпрямился и поджал губы. Курцио воздержался от улыбки, хотя искушение было велико. Островитянин даже знал, на какой именно строчке Шотан из брезгливого слушателя стал внимательным участником.
- Это более чем интересно, не буду скрывать. Но кое-какие числа требуют проверки, - сказал, наконец, Вартенслебен, положив монокль на стол, выложенный тончайшими плитками гематита.
- Увы, эти бумаги должны остаться со мной, - отозвался Курцио с показным сожалением. - Пришлось немало потрудиться, чтобы добыть копии, ведь мое влияние нынче уже не то, что прежде.
Он встретил несколько удивленный взгляд герцога и графа прямо, с непроницаемой улыбкой. Добавил:
- Мы ведь договорились называть вещи своими именами, не так ли? Нет позора в том, чтобы отметить очевидное.
- Да, действительно, - согласился Вартенслебен.
- И потому копии эти после нашей беседы я, скорее всего, уничтожу. Пепел тайны не выдает.
- Понимаю. Тогда… - герцог достал из внутреннего кармана мантии небольшую записную книжку со свинцовым карандашом в переплете. - Вы не будете возражать, если я сделаю несколько заметок своей рукой и на моей бумаге?
- Нисколько.
Граф Шотан встал, мягко и пружинисто, как гиена, достаточно сытая, чтобы не бросаться на окружающих, однако не настолько, чтобы тяжесть в животе забрала хоть малую толику хищной ловкости. Курцио лишь сейчас подумал, что у Шотана абсолютно чистое лицо, ни единого шрама, даже легонькой черточки. То есть либо молва про его подвиги лжет, либо граф действительно продал душу за неуязвимость, либо он просто великий боец на любом оружии. Шотан молча взял из чаши бокал вина, рассыпав кристаллики подтаявшего льда, однако едва пригубил.
- Хорошо, - сказал граф. - Раз мы говорим откровенно, как боевые товарищи, мародеры, упивающиеся кислым вином из краденого бочонка… Скажу прямо. Я заинтересован. Было ясно, что у Регентского Совета дела идут не столь хорошо, однако я не предполагал, что… настолько.
- Да уж, - герцог перелистнул страничку блокнота. - В былые времена, лет тридцать назад я бы заломил руки с воплем «Господи, спаси нас и помилуй!». Сейчас просто спрошу: как вы настолько запустили дела?
Граф Шотан так и не сел, прислонившись плечом к резной панели и скрестив руки на груди. Однако слушал он, судя по виду, крайне внимательно.
- Наши проблемы оказались… несколько глубже, чем ожидалось, - с этими словами Курцио расправил длинные свободные рукава, вдохнул, готовя легкие и глотку к не слишком короткому монологу.
Граф и герцог (а несколько ранее и князь) не обладали всеми сведениями относительно того как обстоят дела в Ойкумене, однако в силу положения знали существенно больше обычного мещанина или даже чиновника. А неизвестное могли домыслить, опираясь на слухи, донесения шпионов и другие источники. Чего им на самом деле не хватало, так это обобщения, того, что далекая Хель назвала бы «комплексным, системным взглядом». Именно этот взгляд Курцио предоставил сейчас визави, подкрепив слова тайными отчетами и финансовыми сводками.
Давным-давно Империя не только называлась, но и была фактически «империей», где закон един на восемь сторон света, а слово Императора, произнесенное утром, еще до заката становилось обязательным к исполнению в самых далеких уголках мира. Четыре главных провинции назывались «королевствами» символически, в качестве отголоска стародавних времен, когда императоры собрали мировую державу, нагнув под свое колено твердые шеи независимых владык и упразднив старые порядки. Но та великая страна погибла, и «королевства» опять стали королевствами, живущими в целом своей жизнью, подчиняющимися столице в ограниченных вопросах, да и то не всегда.
Смену императора короли-тетрархи восприняли с пониманием и одобрением, их даже не пришлось дорого покупать - замашки молодого Готдуа, приценивающегося к единовластию, не нравились никому. Королевским дворам было достаточно и того, что все вернется к старому порядку. Но… людям всегда хочется больше. Когда стало ясно, что новая ветвь династии держится за трон не столь уж крепко, местная власть начала показывать зубы.
Семья Алеинсэ вложила большие деньги в подготовку заговора, в том числе и обеспечение его вооруженной силой. Требовалось умножить силы императорского Двора и перекупить их верность. Укрепить военное присутствие в крупных городах, растоптать любое неповиновение новой ветви династии Готдуа. Но это великое напряжение сил замышлялось как временное, а по достижению целей, разумеется, следовало разжать хватку. Аккуратно, палец за пальцем, но убрать стальную перчатку с финансовых жил империи. А расходы на людей войны включить в общий счет, который Алеинсэ намеревались взыскать с Короны, уже по-родственному, распоряжаясь казной напрямую.
Теперь красивый план сломался, разбитый стечением обстоятельств, которые никто не мог предвидеть.
- Артиго Готдуа, - вымолвил Шотан, и слова упали тяжело, будто камень в пруд.
Курцио расставил ноги шире и скрестил руки на груди, явно готовясь дать отповедь, но граф поднял вверх ладонь миролюбивым жестом, и выглядело это поистине неожиданно. Так, что Курцио запнулся и чуть не подавился уже готовыми вырваться резкими словами.
- Да, я знаю, что вы здесь не при чем, - сказал Шотан, резко и зло. - Знаю и то, что вы не поддержали такой образ действий после, оттого и находитесь в опале. Мой гнев обращен не в вашу сторону.
Курцио молча склонил голову, чуть набок, так чтобы это выглядело не поклоном, а скорее вежливым признанием.
- Черт возьми, как можно было позволить Артиго старшему и Малиссе пользоваться такой свободой?! – рявкнул граф, на мгновение выглянув из-за брони аристократической холодности, как оскаленный мародер из горящего дома. - Хватило бы одной фразы, и мои люди задержали бы их, всех троих. Откуда такая глупость?!
- Это не глупость, - вздохнул Курцио. - Это проблема любого сложного плана. Слишком много людей, которые должны совершить слишком много взаимоувязанных действий, притом зачастую не подозревая об этой увязанности. Наши эмиссары перекрыли все возможные пути отступления для Готдуа-Пиэвиелльэ, а те нашли еще один, который никто предусмотреть не мог. Так же как никто не предусмотрел, что родители готовы пожертвовать собой.
- И теперь проклятый мальчишка бродит черт знает где, в империи фактическое двоевластие, к счастью, не все еще это поняли. Многократный рост дворянских междоусобиц и граничных конфликтов. Империю трясет по швам. Каждый паршивый барон возомнил себя хозяином жизни.
Курцио, который в запутанной системе рангов семьи Алеинсэ носил староимперский титул «али-ишпан», соответствующий как раз барону, поджал губы, однако не стал конфликтовать и сказал:
- Это так. Но, к сожалению, в том лишь половина беды.
Он снова запустил руку в шкатулку, и тут Вартенслебен исчерпывающе подтвердил свою репутацию одного из умнейших людей Ойкумены. Причем сделал он это лишь одним словом, но вложил в него бездну смыслов с искусством человека, десятилетиями постигающего науку плетения речей.
- Хлеб?
Да, хлеб. Один голодный год в масштабах Ойкумены ничего не значил, как и два подряд. Даже многолетний недород - что временами случалось - как правило, ограничивался одним регионом. Кто-то умирал, кто-то богател или разорялся, но обширный и условно единый рынок так или иначе позволял манипулировать поставками, компенсируя недород. Собственно задачей Императора – самой главной, на которой и держался авторитет имперской власти - как раз были чрезвычайные меры на случай большого голода, происходившего раз в десять-двенадцать лет.