- Стой, - Раньян положил ей на плечо широкую ладонь в перчатке, тяжелую и твердую, как рука медной статуи.
- Не отрывай мизинец от рукояти, - напомнил бретер. – Ты все-таки сбиваешься на разворот клинка «двумя пальцами». Рукоять надо брать плотно.
- Да, я запомню, - пообещала Елена.
Они замерли н мгновение, стоя бок о бок.
- Не думай, не жди, не бойся, - вымолвил бретер, глядя в сторону. – Просто иди и убей их. Убей их всех.
Елена молча кинула и сделала шаг, выходя из-под сводов каменной трибуны, под лучи заходящего солнца.
Обычно арены делали круглыми, щедро засыпая мелким песком, но эта площадка была прямоугольной, скорее даже квадратной и мощеной гладким камнем. Судя по всему, здесь чаще играли театральные представления, чем бились на звонкой стали. Елена оценила бы длину сторон метров по пятнадцать, это хорошо, для маневров хватит. Трибуны возносились в три яруса, совсем как в цирке, первый этаж каменный, дальше дерево, под тентами для защиты от солнца. Сейчас тенты убрали, чтобы не мешать публике тенями.
По традиции поединки божьего суда случались вечером, на закате, когда солнце уже коснулось горизонта, а луна только поднимается в серебряное небо. Елена развернулась на носках, оценивая, не бьют ли в глаза лучи небесных светил. Нет, не бьют, что хорошо, не нужно делать поправку в маневрах на то, кто кого развернет мордой против солнца.
Снова завыла труба. Время тянулось, не заканчиваясь, как мед за ложкой. Сосредоточенная на грядущей смерти, Елена воспринимала окружающий мир урывками, как отражения в осколках зеркала. Вот королевская ложа под штандартом Закатного Юга и да, конечно юный Артиго Готдуа сидит по правую руку от короля-тетрарха. Мальчишка холен, причесан, одет в щегольской кафтанчик с изысканным золотым шитьем и, кажется, даже намазан какой-то косметикой, но в глазах по-прежнему застыл ужас, который, видимо, уже не растопить никакой любовью. Из-за широкого белого воротника гармошкой Елене показалось на мгновение, что голова мальчика отсечена и лежит на блюде. Женщина вздрогнула.
Рожи, кругом гнусные рожи южного дворянства. Роскошь, драгоценности, одежда, чью стоимость меряют лишь в золоте. Пудра, парики, чепцы-сеточки с жемчужными нитями, высокие шляпы, расшитые символами юго-западного Двора – белое кольцо на красном фоне. Третий ярус был отдан в пользование низшим сословиям, а на бортиках и декоративных башенках расселись «крикуны», что во всех подробностях описывали происходящее толпе за пределами арены. Совсем как спортивные комментаторы. Елена где-то слышала, что хороший «крикун» ценился едва ли не дороже менестреля, потому что спеть песенку каждый сумеет, а пересказывать в реальном времени постановку заезжего театра или борцовский поединок, да так, чтобы слушатель будто сам поглядел – тут мастерство нужно.
Взгляд споткнулся о знакомое лицо, Елена пропустила удар сердца. Вот уж кого не ожидала здесь увидеть, так это высокородную ловари Дессоль аусф Лекюйе-Аргрефф. Интересно, кто допустил беременную аристократку на кровавое зрелище?.. Баронесса Аргрефф чем-то напоминала Лив Тайлер времен «Властелина Колец», только лицо чуть шире и к тому же отекло из-за тяжелой беременности, впрочем, благородные черты скрывались под слоем пудры. Длинные тяжелые волосы были убраны в сложную прическу, пронизанную десятками серебряных заколок, таких же, как единственное украшение Елены. Дессоль казалась сосредоточением холодной, высокомерной отстраненности. Лишь руки в кружевных перчатках стиснули веер, словно копейное древко, выдавая бурю чувств за напудренным фасадом. Елена большим усилием воли отказалась от хулиганского желания подмигнуть баронессе в хорошем стиле сальных кабацких шуток, дескать, жди полуночного часа...
Дворянство молча созерцало, народ попроще шумел и умеренно кидался яблочными огрызками. Дудела труба. Теперь Елена, наконец, посмотрела на оппонентов, прозванных «Четырехглавое Бэ». Барбаза, главарь. Барбро, второе лицо в компании. Барка, основные «кулаки». И Баттести, самый молодой, туповатый и красивый. Все на одно лицо, как братья – чернявые, смуглые, волосы подстрижены с рыцарским понтом и лоснятся от масла. Одеты дорого и безвкусно, как наемники, которые хотят сойти за жандармов, отчасти даже получается, но все равно, не по доходам замах. Не бандиты в чистом виде, не бретеры, не солдаты удачи, не рутьеры или наемные убийцы, а все сразу, по обстоятельствам и наживе, под прикрытием худородных, но все же гербов нищей аристократии. Четверка собралась вокруг небольшого столика, похоже, вытащенного из какого-то приличного зала, на столешнице живописно и неярко сверкало вооружение.
Суть вопроса была изложена глашатаем, однако все и так знали, что не поделили «Четырехглавое» и заезжая то ли девица, то ли баба странного толку. Вызов и причина оного стали событием недели, его обсуждали по всей округе, далеко за пределами стен Пайт-Сокхайлхей, «Чудесного Града», от крестьянских домов до зеркальных дворцов.
Елена сделала несколько шагов, чувствуя пристальный взгляд Раньяна за спиной. Интересно, что сделает бретер, если тело спутницы все-таки ляжет в кровавую лужу на серый камень арены? Что-нибудь точно сделает, но ей это будет уже все равно. Милосердие на божьем поединке не полагается, более того, прямо осуждается, ведь превосходство одного бойца над другим есть явленная воля Господня, идти против нее глупо и опасно.
Распорядитель предложил сторонам одуматься, примириться и не гневить Пантократора, ибо там, где спорят двое, неправ, по меньшей мере, один. А грех, в коем упорствуют под пристальным взглядом Господа нашего, утяжеляется троекратно против обычного.
Четырехглавое отреагировало своеобразно, соответственно пристрастиям и положению в банде. Баттести показал непристойный жест и пообещал отодрать мужеподобную шлюху прямо в зад, на потеху общественности. Крикуны добросовестно пересказали обещание на все стороны света, вызвав ажиотаж за стенами, молодой убийца сразу стал героем-порнографом и звездой вечера для городской бедноты. Барка пообещал зарезать дуру не больно, по-божески. Барбро смачно и молча плюнул, кривя довольно красивое, породистое лицо. Он чем-то походил на Раньяна, видимо, оба происходили из одного региона, только бретер был светлее кожей.
Барбаза, когда пришел его черед, проявил себя, как и положено главарю хитрожопой и успешной шайки, которая зарабатывает на крови, однако успешно лавирует меж законами, избегая палаческого топора. Он задвинул короткую, но прочувствованную речь, в которой советовал глупой женщине одуматься, не гневить Господа и заняться более соответствующими ее полу делами. Речь у южного бандита оказалась хорошей, без жаргонизмов, почти как у юриста или декламатора. Теперь одобрительно вопили не только быдломассы, но и относительно респектабельный третий ярус, где сидели цеховые мастера, купцы, а также прочие сливки общества без дворянских цепей.
Елена повернула голову вправо, затем влево, разминая шею и трапециевидные мышцы. Женщина, разумеется, тщательно растянула перед боем каждую связку, но кипящий в крови адреналин требовал действия. Краем глаза Елена снова зацепила баронессу. Лицо Дессоль настолько побледнело, что, казалось, синева просвечивает сквозь штукатурный слой пудры.
Внимание толпы сосредоточилось на поединщице, пришел ее через молвить слово перед боем или в отмену его. Елена вскинула голову, прислушалась к наступившей тишине. Все ждали, что скажет потерявшая разум женщина, точнее в каких выражениях станет юлить, изворачиваясь в нежелании сдохнуть под мечами. Елена повернулась к трибуне под красно-белым штандартом, перехватила рукоять правильно, двумя пальцами поверх перекрестия. Меч лежал в руке идеально, достойное изделие хорошего кузнеца, легкий, обоюдоострый, с защитными кольцами и гардой в виде слабо изогнутой S. Елена четко, как на тренировке, выполнила салют в сторону королевской ложи, обозначила поклон, развернулась к «Четырехглавому» и сделала паузу. Теперь затихли все, напряжение, казалось, вибрировало, заставляя воздух колебаться, как в лютую жару.