- Кость земли, соль войска, - хмыкнул горец, впрочем, без особой язвительности. - Ну, понятно все теперь.
- Как же так… - с этими словами фрельс шагнул вперед, глядя снизу вверх. Его лица женщина не видела, но судя по фигуре, старик уже был придавлен осознанием катастрофы, однако еще неистово надеялся, что свершится чудо.
- Как же… так? Неужели ты нас продал?..
- О, нет, - барон ответил вместо молчаливого всадника. - Он вас не продавал. Он вас обворовал. Купил амуницию и коня, на все деньги, что вы собрали. А после сбежал. Ну… - теперь Бональд оглянулся. - Не слишком далеко, правда. Теперь ему стыдно за свое недостойное поведение, и очень хочется не повиснуть на первом же дереве.
- Ты не сможешь…
- Конечно, смогу, он ведь даже не оруженосец. Вот объеду оставшихся, кто из вас поучаствовал в этой махинации, покажу его всем, а затем уже непременно повешу…
Всадник, укравший коня и доспехи, оказался уже третьим человеком, который за время не слишком длинной беседы поменял цвет, став белым, но если барон и фрельс бледнели от ярости, этого беднягу разукрасил ужас.
- … Или нет, - добавил Бональд. - Посмотрим. Зависит от готовности свидетельствовать во имя торжества истины. - А теперь пошел вон.
Повинуясь новому жесту, предатель натянул поводья, вынуждая лошадь попятиться, вернулся на второй план. Баронская свита теперь неприкрыто ухмылялась, торжествуя. Гаваль отпустил темноволосую дочь фрельса, девочка уже никуда не торопилась бежать, разбитая и униженная недобрыми вестями.
- Я… - фрельс поджал губы. На мгновение даже показалось, что он готов пойти на мировую в свете, так сказать, вновь открывшихся обстоятельств. Но гордость дворянина по крови и земле возобладала.
- Ты ничего не получишь, - с железной решимостью вымолвил старик, заложив руки за спину. - Ничего. По весне я выйду перед строем равных мне, верхом и с подобающим вооружением. Ты будешь посрамлен.
Кадфаль сердито засопел и стиснул палицу обеими руками, казалось, заскрипели твердые волокна. Оставалось непонятным, что так задело искупителя.
- По весне ты в лучшем случае перезаложишь все, что можно, и соберешь неполный набор с худой клячей, - издевательски прокомментировал барон. Очевидно, Бональд отказался от попыток прийти к соглашению и теперь неприкрыто насмехался. - А я перед людьми чести обвиню всех вас.
На лице воровского конника под откинутым забралом отразилось невероятное облегчение.
- Покупатель, продавец, а еще кто-нибудь из вашей четверки наверняка согласится свидетельствовать против остальных. Этого будет достаточно, чтобы собрать дворянскую апеллу.
- Тринадцать достойных людей, - следовало отдать фрельсу должное, он все-таки держал удар. - Они отметут свидетельства безродных и обвинение, вырванное угрозами. Апелла твою сторону не примет. Я дворянин, а ты гиена, подбирающая объедки.
- Примет, примет, - ухмыльнулся барон. - Ведь нигде не сказано, что апелла не может собираться из ловагов. И ты мог бы войти в нее, окажись немного умнее. А так еще до первого сенокоса перестанешь быть человеком чести.
- Я всегда им останусь! - рыкнул фрельс, ударяя себя кулаком в грудь. - Честь нельзя дать или забрать по росчерку пера. И коли вам удастся купить апеллу, есть еще суд! Суд защитит мои права.
- Какой суд? - искренне, с душой рассмеялся «чернильный» дворянин. – Юстициарии и судьи нынче играют во всеобщую игру, делят имущество и власть, пока в Мильвессе шатко. Правосудие можно получить, но за него требуется платить. У меня есть, на что купить себе немного справедливости. А тебе?
- Я буду жаловаться, - не сдавался фрельс. - Я дойду до…
- И куда ты пойдешь? - уже не стесняясь, перебил его барон. - Император далеко, ему с престола не видно. У короля-тетрарха свои заботы, он вендетту Эйме-Дорбо и одноглазой шлюхи Карнавон прекратить не может, так что, того гляди, королевская столица запылает. Куда ему до суетных забот нашей глуши! Регентский Совет продался островным, пусть не суются к нам со своими капитуляриями. Граф меня любит и ценит. Ему нужны порядок и войско на постоянной службе, я их даю, исправно и действенно. Я всем нужен и всем полезен, а ты нищий гордец.
Фрельс пошевелил губами, будто проговаривая про себя невероятно изощренные оскорбления и аргументы, но вслух выдавил только:
- Убирайся.
- Как скажешь, - согласился барон и приказал своим. - По коням, мы уезжаем. Но помни… - Бональд снова развернулся всем корпусом к фрельсу. - Я пришел к тебе с открытым сердцем и честным предложением, а ты плюнул в них. Я дал тебе возможность по-прежнему называть себя человеком чести. Ты же в ответ оскорбил и унизил меня перед моими спутниками, а также перед безродным и пришлым людом.
- Убирайся, - повторил фрельс, он казался опустошенным и явно потерял весь запал гнева.
- Но я добр, - осклабился барон, игнорируя требование, чувствуя силу. - Я дам тебе возможность искупить грех спесивости. Сейчас мы отправимся на закат, навестим следующего в списке махинаторов. Разумеется, верхом, однако без спешки. Найди клячу, если таковая еще осталась в этом хозяйстве. Может, найдется мул. Нет мула, садись на осла или очень быстро беги. Если догонишь нас до середины дневной стражи, я все-таки позволю тебе остаться ловагом и даже владеть этой развалиной, что именуется замком. Справишься до заката - оставлю тебя хоть безродным, но арендатором. И даже твою дочку выдам замуж повыгоднее, ведь я добрый! Эйме-Дорбо завели правильный обычай женить своих лучников тела и охраны на девицах из хороших семей, но без особых притязаний. Жене вредно иметь большие амбиции.
Дочь жалобно пискнула, и Гаваль снова обнял ее, прижав крепче.
Барон кинул еще один внимательный взгляд на дом, где скрылись Грималь и Артиго. Задержался на мгновение, словно раздумывая, и Елена отчетливо поняла: если сейчас Бональд что-нибудь скажет, сделает, даст хоть легчайший повод Раньяну, это слово или действие станет последним в жизни «чернильного». А затем уже пойдет рубилово до последнего человека, потому что свите надо мстить за патрона, а странникам в свою очередь выпускать живыми свидетелей никак нельзя.
Обошлось. Одним движением барон взлетел в седло, несколько мгновений казалось, что он еще плюнет напоследок, но нет, сдержался от плебейского жеста. Всадники потянулись дальше, вытягиваясь в колонну по двое. Фрельс какое-то время постоял, глядя себе под ноги, плечи его опускались. Дочь наконец вырвалась и, подбежав, обняла отца, что-то неразборчиво заговорила. Они оба, тесно и безрадостно обнявшись, зашаркали к дому, не обращая внимания на окружающих.
- Обошлось, - на удивление сердито констатировал Кадфаль. - Но задерживаться тут не стоит. Пора в путь.
- Но как же… - выдавил Гаваль, но арбалетчица, уже не чинясь, отвесила ему подзатыльник и прикрикнула, что-то про задницу, которую следует взять в руки.
- А мы им разве… - пробормотала Елена, более машинально, чем по зову души. - Никак?..
- Никак, - сумрачно сказал Пантин.
- Но мы…
- Мы уйдем, так или иначе. А они, - Пантин указал в сторону дома. - Останутся. Наедине с последствиями нашего заступничества.
- Как будто бежим, - сердито сказала женщина.
- Так и есть, - серьезно вымолвил сероглазый. - И надо бежать очень быстро. Графство небольшое, но дороги здесь плохие. Следует идти на юг, к границе владений.
Раньян со стуком вдвинул меч в ножны, размашисто пошел к дому, очевидно, проверять, как там Артиго.
- Заберите меня отсюда, - удивительно вежливо попросил горец, подтягиваясь на жердине забора. - Я не буду в тягость.
- Да ты едва ходишь, - скривилась Елена.
- Костыль сделаю, - предложил Марьядек, прочно утвердившись на здоровой ноге. - Вы с поклажей и дитем, совсем быстро не пойдете, я за вами угонюсь. Здесь мне оставаться никак нельзя.
- И зачем ты нам нужен? - отрывисто спросил Насильник. - Одноногий браконьер?
- Я теперь увечный боец, но все же боец. Половина воина это лучше чем никакого воина. А еще я умею ставить ловушки и добывать еду в лесу. Здесь промысел скверный, живность повыбили, но всякая мелочь еще ловится, кто до весны не залег.