- Нарушает баланс?
- Нет, - слабо улыбнулся Пантин. – Закрытая гарда прощает ошибки в парировании. Ты привыкнешь к ней, и однажды придется биться чем-то иным. Тогда потеряешь пальцы, в лучшем случае.
Елена хотела возразить, но тут вспомнила меч Раньяна, доброе оружие из хорошей кузни, которое сломалось в самый неподходящий момент. Бретера это не остановило, он продолжил драться тем, что оказалось под рукой. А она смогла бы так?..
- Поэтому нам необходима строгая работа с гвардиями в парировании, их совершенное исполнение. Так, чтобы ты могла пользоваться любым оружием, хоть обычной палкой. А у палки, как известно, гарды нет и рука беззащитна. Или я что-то путаю?
- Нет, - выдавила сквозь зубы Елена.
- Станешь мастером - упражняйся в оружейном деле, сколько захочется. Но не раньше.
- Понимаю, - вынужденно признала ученица.
- Тогда продолжим.
После обеда Елена вспомнила, что надо бы поработать писцом, наверняка за минувшие дни собрался приличный список новых клиентов. Так и вышло. Собирая очередной продуктовый набор из натуральных гонораров, женщина заодно приобщилась к свежим сплетням. Главным поводом для толков и пересудов оказался конвой, который прошел через городок, не останавливаясь, лишь напоив лошадей и закупив им корм. Полтора десятка телег при мрачной и неприятной охране сразу показались местным весьма и весьма подозрительными. Немудрено, люди в пути, особенно зимой, спешат воспользоваться любой оказией для того, чтобы отдохнуть, согреться и главное – дать передышку тягловой силе. Когда странники вооружены до зубов и торопятся так, что готовы ночевать – зимой! – в чистом поле, это всегда говорит либо об ожидании барыша, либо о нечистой совести. Зачастую и то, и другое сразу.
Посмотрев на телеги, вооруженную до зубов конную охрану, очень характерные мешки с опять же характерно срезанными бирками, все дружно пришли к выводу, что это хлебный поезд, причем воровской. Кто-то где-то разграбил склад с зерном, собранным по «императорской доле», для выдачи голодающим в худую годину. Надо полагать, кто-то обогатится. А кто-то умрет, когда явится за хлебной ссудой к пустым сусекам.
Никто не решился даже наводить справки и спрашивать подорожные или грамоты на товар, тем более как-то препятствовать конвою. Мародеры ушли дальше на восток, оставив за собой тревогу, пересуды и стойкое чувство: что-то не в порядке с этим миром… Сильно не в порядке.
Тон писем тоже изменился, бытовые напутствия больше не заказывали, теперь в основном давали наказ родным придерживать еду и серебро, экономить на всем, долги стараться не платить до последнего, самим в долг не давать ни в коем случае. Часто просили отложить выплату «господской деньги», а также походатайствовать насчет заступничества перед королевскими откупщиками. Заказчики теперь часто приносили собственные дощечки с углями, чтобы не платить за бумагу и чернила. Это не слишком расстраивало Елену, свой паек она в любом случае зарабатывала, но в целом экономическая ситуация региона - причем зажиточного - стала как-то удручать.
Под завывание дудки за столик подсел Кадфаль, склонился ближе, как бы показывая, что разговор не для посторонних ушей. Елена понятливо наклонила голову, молча предложила искупителю сырое яйцо, до которых тот был ярый любитель. Кадфаль с благодарностью надколол об угол стола серо-белый шарик, проглотил содержимое, зажмурился, переживая мгновение пищевого катарсиса. Как ни удивительно, яйца в первородном виде здесь употребляли редко, главным образом в выпечке. Считалось расточительством есть то, что может превратиться в целую курицу, поэтому любимое лакомство доставалось Кадфалю не слишком часто.
- Я ухожу, - без прелюдий рубанул искупитель, насладившись вкусом.
- Чего? - не поняла Елена.
- На время, - уточнил Кадфаль.
- Чего? - повторила женщина, пытаясь сообразить, что это все значит.
- Отлучаюсь, - терпеливо разъяснил мужчина. - Есть кое-какие дела, надо их порешать. Потом вернусь.
- А Нас… твой друг? - Елена спрашивала, но все никак не могла поверить в происходящее. За минувшее время она привыкла к обществу искупителей, стала воспринимать их как нечто само собой разумеющееся. Насильник и Кадфаль казались постоянными, надежными, всегда за спиной и всегда готовы помочь. Заявление Кадфаля резко напомнило, что искупители ей не слуги, сопровождают беглецов по каким-то своим причинам и очевидно служат каким-то неведомым хозяевам.
- Останется, - прогудел Кадфаль.
- Ты нас потом не найдешь, - попробовала зайти с другой стороны Елена.
- Найду, - коротко хмыкнул здоровяк. - Такой балаган сложно как раз не найти. Любой покажет, в какую сторону идти.
- А ты надолго?
- Как получится.
Ну да, подумала Елена. Учитывая, что божьи люди, похоже, концептуально не пользуются лошадьми, да и откуда лошади взяться у нищего искупителя, в какие бы края ни отправился Кадфаль, дорога затянется на многие недели. Скорее месяцы. Так что, с большой вероятностью, несмотря на декларацию о возвращении, мужик с дубиной уходит навсегда.
Да что ж за день сегодня такой…
- Когда? - спросила она, пытаясь, чтобы это не звучало совсем уж потерянно.
- Сейчас, - исчерпывающе проинформировал Кадфаль. Он и в самом деле оказался одет как в поход, сменил халат на более теплый, с поддевкой и капюшоном на многочисленных шнурках и завязках.
- Ну… тогда… - Елена потерялась на мгновение, прикидывая, как было бы правильным распрощаться. - Удачи.
Она привстала и по-мужски протянула искупителю руку, которую тот, не чинясь, пожал.
- Береги себя, - напутствовала женщина Кадфаля.
- Ага. Вы тоже… не ввязывайтесь понапрасну во всякое, - отозвался он и ушел, закинув на одно плечо дубину, а на другое тощую походную торбу с кожаной лямкой.
Елена тоскливо проводила взглядом широкую спину здоровяка с палаческим оружием. Ойкумена, чтоб ее… Здесь все делается медленно – «к полудню», «до заката», «с рассветом», «завтра» - никто никуда не спешит, время считают многочасовыми стражами, да и то лишь в городах. Зато если уж происходит что-нибудь серьезное, то вот так, за считанные минуты, как по щелчку пальцев.
Женщина начала задумчиво и мрачно обгрызать корочку с четверти краюхи, думая, что труппа большого урона не понесла, Кадфаль играл главным образом всякую массовку и комичных спутников. А вот потеря в боевой силе куда более значимая. Но самое интересное - куда намылился мужик с дубиной? Почему именно сейчас? Простая логика подсказывала, что, вероятнее всего, боевой грешник отправился к своим покровителям за новыми инструкциями. Это наводило на разные мысли, например о том, что Елена так и не узнала, кто ее благодетели и чего хотят. Следовательно, обновленные вводные могут... не порадовать. Вчера она была интересна и зачем-то нужна, завтра все изменится и станет наоборот.
От сложных мыслей и комбинаций заломило виски. Хотелось не думать, а изображать котика или мемасного Гитлера в сентябре - завернуться в одеяло, навернуть te gyda menyn, то есть что-то вроде травяного чая с молоком, медом, солью, растворенным брусочком масла. И грустить, слушая, как потрескивают угли в печке, и легонько дышит во сне Артиго. А затем меланхолически уснуть, баюкая на груди отбитые пальцы.
Однако лимит на оригинальные встречи еще не закончился, после Кадфаля напротив Елены сел Кимуц, уже изрядно поддатый, с кувшином в руках. Уставился на женщину желто-красными белками воспаленных, но как-то не по-пьяному внимательных и умных глаз.
- Чего изволите? - с преувеличенной вежливостью спросила Елена.
В кабаке наступила относительная тишина, Гаваль как раз сделал перерыв, чтобы промочить горло и съесть бутерброд из шмата сала на черном хлебе, все полито сиропом. Елена машинально улыбнулась, вспомнив, как сама долго и мучительно привыкала к пищевой традиции смешивать жирное со сладким. Калории, прежде всего, недаром известные и популярные сказки обязательно заканчивались морями свиного жира и бесконечными колбасами.
- А знаешь… - Кимуц тяжело привалился к столу. Потертую одежду клоуна изобильно покрывали винные пятна, очевидно лицедей фляжкой не ограничился и спешил вознаградить себя за томительные часы воздержания. Глядя на пожелтевшие белки глаз и отекшее лицо Елена подумала, что этот теплый сезон явно станет для клоуна последним. Дальше либо сердце не выдержит, либо почки отстегнутся. Что, разумеется, грустно, но да и черт с ним. Устремление человека к затянутому и дорогостоящему самоубийству – его личная забота.