- Бог милостив, - отозвался старик. - Он дал мне возможность искупить при жизни хотя бы малую часть грехов. Такова Его великая милость, которая выпадает немногим. Я стараюсь быть достойным, хоть это и непросто. Ведь я был плохим человеком… Очень плохим, - повторил Насильник горькие слова, с которых началась его история.
- Ты нашел успокоение?
- Нет. Моим грехам прощения нет, я знаю это. Всегда знал. Хоть и пытался забыть.
- Правда, как солнце, - сама не зная, почему, вдруг сказала Елена. Сказала и не могла вспомнить, откуда ей на ум пришли эти, именно эти слова. Она была уверена, что кого-то процитировала. Но кого? Прежняя Елена никак не отпускала новую, регулярно подбрасывая артефакты иной жизни.
- Что?
- От нее можно закрыться. Но солнце от этого не исчезнет.
- Да, - согласился, поразмыслив, искупитель. – Мудро сказано. Совершенное зло остается, его уже не изменить, не вычеркнуть из прошлого, как ни прикрывайся ладошкой. Все, что я сотворил, пребудет навсегда. Но я стараюсь. Я готовлюсь к тому часу, когда Пантократор узрит меня и возьмет в десницу Свою весы о двух чашах, белой и черной, для измерения добрых и злых поступков.
- Ты надеешься, что бог тебя простит?
- Нет, - покачал головой Насильник, и женщина удивленно посмотрела на него.
- Чего же ты хочешь, если не прощения? – спросила Елена.
Искупитель помолчал, обдумывая ответ. Витора, кажется, заснула прямо в седле. Ночь обещала быть очень теплой и дивно красивой, езжай по дороге хоть до самого утра, только лошадей береги.
- Я хочу встать пред Ним с поднятой головой. Не как ребенок, укравший хлеб из рук немощного родича. А как Человек. Как Его творение.
Слово «Человек» искупитель отчетливо вымолвил с большой буквы.
- И сказать… сказать: «Создатель мой, я грешен, но я старался и сделал то, что мог за отпущенный мне срок. Оцени же меня без снисхождения, лишь по деяниям».
Не понять мне истинно верующих, подумала Елена. В самом деле, не понять никогда.
Она молчала, завороженная мрачным трагизмом повести Насильника. Обыденно страшной историей негодяя, который раскаялся, но слишком поздно, изувечив десятки, может быть сотни чужих судеб.
- Только не говори никому, - попросил искупитель. – Не то, чтобы я чего-то боялся… Но все равно как-то неловко. Это между мной и Пантократором… И еще Клевией.
- Так ее звали?
- Да. И это, пожалуй, единственное, о чем я по-настоящему жалею. Нам больше никогда не встретиться. Я… не узнаю правду.
- Почему? – не поняла Елена.
- Ну как же, - удивленно посмотрел на нее искупитель. – Она праведница, она в раю. Я же отправлюсь в ад.
- А, понятно… Я никому не скажу, - пообещала женщина.
- Вот и хорошо, - закончил разговор Насильник.
* * *
- И что мне теперь делать с этой историей? – зло вопросила Гамилла. – Может поплакать над ней? Пожалеть горькую судьбинушку подлой мрази?
- Нет. Понять, что твоя ненависть к нему бесполезна.
Елена смотрела на арбалетчицу внимательно и строго.
- Ты мучаешь себя злостью, пожеланием для него всяческих кар. Радостью от того, что он страдает. Но пойми, это все бьет в первую очередь по тебе. А он… он живет в собственном аду. Много лет. То, что он переживает, что думает о себе – стократ хуже всего, что ты могла бы ему пожелать. Поэтому… не нужно.
- Простить еще одну скотину? – недоверчиво спросила Гамилла. – Не перебор ли?
Елена пожала плечами, немного подумала.
- Я тут ничего не посоветую, - честно сказала она. – Милосердие за чужой счет… то есть за твой… это гадко. Но… он умрет сегодня. Может быть завтра. Вряд ли протянет дольше. И он точно знает, не верит, а именно знает, что бог его не простит. Что все добро, которое он сотворил, никогда не уравняет чашу со злом. Ад ждет его. Стоит ли жечь собственную душу ненавистью к человеку, который так жестоко наказывает себя раскаянием? Не знаю.
- Иди к черту, - бросила Гамилла и ушла в сарай, хлопнув старой дверью на кожаных ремнях вместо петель. Елена промолчала, не услышав в голосе арбалетчицы настоящей злости. Лекарка взяла у Бьярна котелок с теплой водой и пошла на второй этаж, менять компрессы измученного бретера. Неожиданно к женщине присоединился Артиго, исцарапанный, покрытый синяками, в лохмотьях, которые остались от роскошного костюмчика. Он помогал неумело, путаясь в собственных пальцах, однако старательно и молча. Закончив, Елена отправила его к Насильнику, приказав сидеть, следить за самочувствием смертельно раненого и звать в случае чего. Ребенок так же молча кивнул и выполнил указание. Елена проводила дворянчика удивленным взглядом. Юный аристократ сильно переменился за ночь хаоса и убийств. При этом Елена никак не могла понять, в лучшую или худшую сторону. То ли у мальчишки внезапно проявился внутренний стержень, то ли Артиго окончательно впал в отстраненный аутизм, реагируя лишь на прямые раздражители.