Вопреки широко распространенному до сих пор, хотя и опровергнутому современной историографией мифу петровские реформы не только не открыли различным сословиям путь в дворяне, но и впервые в истории позволили дворянству четко отмежеваться от более низких социальных слоев[10]. Столь же неверно было бы усматривать антифеодальную направленность в последовательной политике Петра I по мобилизации дворянства на воинскую службу. Действительно, в целом ряде указов он бранит дворян за недостаточное рвение к военной службе и грозит уклонистам самыми суровыми наказаниями{123}. Хотя указы эти на первый взгляд разительно противоречат позднейшим мерам по освобождению дворян, на деле они являли собой один из элементов политики по консолидации дворянства{124}.
Теоретически Петр мог бы попросту оставить «нетчиков» в покое, конфисковать их поместья и вербовать офицеров из солдатской массы. Как известно, до определенной степени он так и поступал — но это служило ему скорее вынужденной мерой и задумано было в назидание помещикам{125}. В самом деле, Петр оставил великое множество указов, свидетельствующих о его желании видеть в офицерском корпусе не самородков из народа, а способных дворян — даже и с учетом того, что призыв в этом случае требовал немалых усилий. Таким образом, не приходится удивляться, что Петр начал последовательно привлекать дворян к воинской службе лишь после победы в Полтавской битве (1709){126}.[11] После того как армия выполнила свою основную боевую задачу, монарх мог использовать ее в качестве инструмента сословной политики. В вопросе о причинах уклонения дворян от службы мнения историков заметно расходятся. Формулировки указа о единонаследии, равно как и указов о призыве, позволяют предположить, что Петр и столичная бюрократия менее всего доверяли бедному провинциальному дворянству{127}, — что соответствовало воззрениям, сложившимся в XVII веке. На этой гипотезе, в конечном счете, основываются и доводы Фляйшхакер. Между тем еще Софья Алексеевна обратила внимание на то, что и московские чины не жалуют воинскую службу{128}. По мнению Ивана Посошкова, от службы увиливали именно состоятельные дворяне, которые могли задействовать свои связи, в то время как более бедным представителям их сословия за двадцать или тридцать лет воинской службы редко удавалось хоть раз заехать домой{129}. Документы середины XVIII века свидетельствуют о том, что Посошков более трезво оценивал реальную ситуацию, чем Петр I. Офицеры, которые унаследовали или приобрели благодаря женитьбе крупное поместье (в несколько сотен душ), часто утрачивали интерес к продолжению карьеры и всеми способами стремились выхлопотать отпуск, освобождение от военной службы или досрочную отставку{130}. Богатые дворяне этого сорта считали воинскую службу «обузой» — напротив, для бедного провинциального дворянства возможность сделать офицерскую карьеру оставалась самой значимой сословной привилегией. Основная масса дворян исполняла свой воинский долг и, без сомнения, достойно проявила себя на поле боя в последующие десятилетия.
Армейская реформа, инициированная Петром, в горизонтальном срезе привела к унификации дворянства. Реформа ослабила региональные корни дворян и одновременно повысила их социальную и территориальную мобильность{131}. Впрочем, не все региональные формирования были распущены. В проблемных приграничных регионах вроде Оренбурга или Смоленска и в XVIII веке сохранялись традиционное дворянское ополчение и поместная система{132}.[12]
10
Возникновение и история этого мифа сами по себе могли бы стать любопытной темой для исследования.
11
И поток карательных указов, и прекращение раздачи земель, и стирание границы между поместьем и вотчиной относятся к периоду с 1711 по 1714 год.
12
По оценке Петрухинцева, в XVIII веке от 30 до 40 процентов населения Российской империи проживало на территориях, обладавших той или иной степенью автономии.