Однако в Послепетровскую эпоху эта «интеграторская» линия все-таки отразилась и на сословной политике в отношении смоленской дворянской корпорации. Одним из ярких ее проявлений было известное «дело о перемене веры» 1728–1730 годов{240}.
Официальный руководитель корпорации смоленской шляхты генерал-майор Александр Михайлович Потемкин подал донесение о принятии рядом ее представителей католичества и активном общении их с польским католическим духовенством. В результате в феврале 1728 года по предложению смоленского епископа Гедеона был издан указ, запрещавший смоленским шляхтичам контактировать с польским католическим духовенством и обучать своих детей в Польше и Литве, а также устанавливавший контроль за деятельностью самого духовенства в смоленских землях{241}. Переменившие веру (по донесению А.М. Потемкина от 18 марта 1728 года их было 30 человек — 19 мужчин и 11 женщин из 11 фамилий){242}подлежали отправке в Москву и суровому наказанию (ссылке в Сибирь). Однако российское дворянство и верхушка бюрократии все еще не могли игнорировать особый статус смоленского шляхетства и не стремились к резкому его нарушению. Поэтому, после получения заверений о возврате в православную веру, положение приговоренных к ссылке было смягчено уже в Москве по докладу Верховного тайного совета от 2 июля 1729 года. Большинству из них было разрешено выезжать в Смоленск «для осмотрения домов и деревень», а при вступлении на престол Анны Иоанновны по докладу Сената от 2 июня 1730 года даже оставшиеся в Москве «бессъездно» девять человек получили право вернуться на родину{243}.
«Дело о перемене веры» было закончено компромиссом. Российское правительство стремилось не обострять отношений со смоленским шляхетством, до сих пор не порвавшим связей с миром польской культуры: большинство наказанных получили в детстве и юности образование в польских иезуитских колледжах и, как это видно из дела, даже подписывались по-польски{244}. Русский язык не стал родным и для других представителей смоленского шляхетства: так, например, шесть из тринадцати подписей и текстов, удостоверявших службы шляхтича З.Н. Высоцкого, подавшего в апреле 1730 года просьбу о повышении его чином, были на польском языке{245}.
Таким образом, интеграция смоленского шляхетства в структуру русского государства даже к началу 1730-х годов была далеко еще не завершена.
Парадоксы интеграции смоленских территорий в 1720–1730-е годы
Охарактеризованные выше перемены, произошедшие в финале петровских реформ, сказались на положении и сословном самосознании смоленской шляхты неоднозначно.
С одной стороны, эти перемены устраивали смоленскую шляхту, так как позволяли ей сберечь свои привилегии. Сохранение военно-территориальной корпорации было выгодно ей на завершающем этапе Северной войны, так как позволяло нести службу в сравнительно комфортных условиях, не отрываясь далеко от своих поместий. Это ослабляло правительственный контроль над корпорацией, и М.М. Богословский даже сделал в свое время вывод о «разложении» к 1730–1750-м годам полка смоленской шляхты и небрежном несении им форпостной службы: последнюю местная элита переложила на самую «мизерную» шляхту{246}.
Более того, благодаря ослаблению правительственного контроля шляхта получила, в отличие от российского дворянства, существенную привилегию: ее служба не считалась обязательной, хотя в XVII веке положение дел было совсем иным. Вероятно, привилегия эта возникла стихийно из отношений, складывавшихся в 1710–1740-е годы на практике, но «эта практика к половине XVIII века делается уже обычным правом и отличием смоленского дворянства от прочего русского»{247} и к 1762 году признается российским правительством.