Поворот в сторону структурализма и «тотальной истории» произошел в 1960-е годы опять-таки в среде французских ученых, главным образом благодаря работам Фернана Броделя, ставшего во главе журнала Анналы и Института Человека (Maison des Sciences de L'Homme) в Париже. В своем обширном труде Материальная цивилизация, экономика и капитализм. XV–XVIII века{46} Бродель перенес фокус исторического исследования с человека на большие структуры — экономические, географические, структуры народонаселения и тому подобные, на «медленные» перемены в истории. Озаглавив первый том своего исследования «Структуры повседневности: возможное и невозможное», Бродель широко использовал количественные и компаративистские методы и оперировал данными из области истории, экономики, демографии, социологии, военной истории, истории техники и других дисциплин, сопоставляя между собой материалы, накопленные на протяжении четырех веков в разных уголках земного шара, для создания глобальной картины материального мира. Главная цель ученого состояла в том, чтобы увидеть разнообразные сцены человеческой жизни «как единое целое — от еды до мебели, от технических достижений до городов — и определить, что же из себя представляла материальная жизнь»{47}.
Критика структурализма, «ушедшего» от человека в область экономических и других глобальных процессов, привела к «антропологическому повороту» в исторической науке конца 1970-х годов, проявившемуся в усилении внимания историков к проблемам противоположного свойства — частной жизни, повседневности, быту, ментальности и отражению реальности. Исследования, составившие многотомную Историю частной жизни под редакцией Филиппа Арьеса и Жоржа Дюби{48}, в рассмотрении отношений между человеком и социальной средой опирались на анализ, «с одной стороны, объективных структур прошлого (“реальность как таковая”), с другой — образов, представлений, верований, идей, понятий, в которых эта реальность воспринималась людьми прошлого и которые составляли “вторую реальность”»{49}. Последняя объявлялась важной стороной человеческого бытия, и историки, наряду с изучением исторических событий и факторов материального окружения человека, впервые обратились к изучению систем ценностей, ментальности, истории чувств, массовых представлений и историчности сознания. Использование в исторических исследованиях подходов, заимствованных из антропологии, предопределило появление «микросоциальной истории» (термин Алана Макфарлейна){50} и «исторической антропологии» (термин Питера Бёрка){51}, что дало новый толчок локальной истории. Английская школа локальной истории по-прежнему лидировала, но интерес к проблемам, поднимаемым ею, стал заметно проявляться в 1970-е годы и в других странах Европы и Северной Америки{52}.
Отходя еще дальше от традиционного для исторической науки рассмотрения процессов в регионах с высот национальной истории, историки, включившиеся в разработку микросоциальной истории, выдвинули на первый план внимание к деталям, видимым только на микроуровне, но незаметным или даже невидимым на макроуровне «общей» истории. Главным объектом исследований стали низшие социальные слои, остававшиеся до того анонимной массой. Историки обратились к частным случаям, казусам, детальной проработке обстоятельств жизни «частного» человека, что потребовало укрупнения масштаба видения предмета, находившегося в поле исследовательского внимания, как бы рассмотрения его «в лупу». Среди исследований по локальной истории, использовавших методы микроистории, классическими стали труды Роберта Дарнтона, Карло Гинзбурга, Натали Земон Дэвис и других{53}. Книга Дэвис Возвращение Мартина Герра, рассказывая о том, как в 1540-х годах во французской провинции Лангедок крестьянин по имени Мартин Герр, оставив молодую жену и ребенка, ушел на заработки, а спустя несколько лет вернувшийся домой человек был судим за присвоение им чужого имени, открывает перед нами объемный мир возможностей, доступных людям того времени, и разнообразных ограничений, определявших их выбор моделей поведения. Основанная на тщательнейшем анализе огромного корпуса самых разнообразных источников, глубоко теоретически осмысленных, книга Дэвис анализирует локальное сообщество неграмотных крестьян, с его особой формой традиционной культуры, обусловленной специфическими географическими, историческими, экономическими и другими факторами, и показывает, как это сообщество в целом и конкретные люди в нем реагируют на изменения, вызываемые к жизни факторами «большой» истории страны. Как сказано в одной из рецензий, Дэвис «возвращает людей в историю, не уничтожая при этом ее социальной или политической силы»{54}. В книгах Дэвис мы наблюдаем отличительную черту локальной истории конца 1980-х — 1990-х годов — стремление к синтезу микро- и макроподходов.