Я понял, что совершил большую глупость. Ошибку, которая тянет на большее, чем табакокурение и сбыт никотиноидов. Я отпустил Крохина и он, как мусорный мешок, шмякнулся на пол, шваркнувшись башкой об стенку.
Кое-как скрутив дрожащими руками еще одну самокрутку, я подкурился. Табак попадал мне в рот, в горло, вызывая рвотные спазмы. Боря тем временем странно сотрясался и таращил стеклянные глаза куда-то мимо меня. Он резко дёрнулся, рот его искривился, губы дрогнули и он затих.
— Крохин! Эй… — я ударил его по щеке.
Лицо его бледнело на глазах. Внутри меня закружился вихрь смешанных чувств.
«Чёрт! Кажется, я его убил…» — одна единственная мысль и меня вывернуло наизнанку. Вот дерьмо! Надо валить! Я схватил прыг-скок и непослушными пальцами установил интервал — десять минут! Пусковик щелкнул и… ретранслятор взорвался.
Всё вокруг было наполнено ярким светом, я летел в нём или тонул, меня это мало беспокоило. Я пришел в себя и открыл глаза. Надо мной качались ветви деревьев, покрытые густой, сочно зелёной листвой, а за ними — белые облака и небо. Такое голубое и вкусное, что захотелось пить. До ушей доносилось журчание воды. Поднявшись на ноги, я увидел в нескольких шагах песчаный берег и речку, по краям которой густо разрослась осока. Забежав в воду, я умыл лицо, напился и осмотрелся. Вокруг шептался редкий лесок. Ветер волновал подол моего мятого халата.
— Всю рыбу распугал, ирод…
Я оглянулся. На камне в трёх шагах от меня в тени сидел старик в соломенной шляпе. Его густые усы были слегка подкручены, а глаза из глубин морщинистого лица с подозрением ощупывали меня, с ног до головы. Старик держал в руках удочку.
— Где я?
— Где-где… — он всё ещё недоверчиво косился. — В Караганде! Ты какого лешего в реку залез?! Давно не кашлял? Студень горный ведь, проточный!
— Что? — я посмотрел на ноги, по колено скрытые под водой. — А… Ага…
— Тьфу ты! Чёрти-что! — старик принялся сматывать удочку.
— Вы кто? — отчего-то я не торопился выходить из воды, хотя ноги уже начало сводить от холода.
— Тебе какое дело? Пешков я… — ответил старик, глянув на меня из-под густых бровей.
— Как?! — я, спотыкаясь, быстро подковылял к нему. — Вы Горький?! Максим Горький?!
Старик молча смотрел на меня; ветер стих, перестала шелестеть листва, исчезло журчание реки. Всё погрузилось в тишину.
— Где искать правду, Горький?! Как жить дальше?! — я схватил его за руки.
Горький молчал.
— Скажи мне! Скажи, пожалуйста! — не унимался я. — Я запутался…
— Правда — здесь! — он ткнул меня в грудь. — Внутри. А всё, что снаружи это так… До кучи! — старик, расправив белоснежные крылья, взлетел.
— Т-ты чего! Куда?! — я едва успел схватиться за его ногу.
Мы, словно сказочные колдун с богатырём, пролетели через лесок, через полосатое зелёное поле с работающими на нём крестьянами, через пыльную дорогу с подсолнухами на обочинах. Когда долетели до города, старик стряхнул меня, и я рухнул на мостовую. Ко мне бросилась тощая ободранная собака и зашлась хриплым лаем. Грохоча деревянными колёсами, подъехала телега. На землю спрыгнул бородатый извозчик в чёрных сапожищах, отпихнул меня ногой в сторону. Воняло стоками и какой-то падалью. Из подворотни, визжа и грязно ругаясь, вывалилась женщина. За ней выскочил крупный мужчина в форме, видимо, городовой. Они оба шатались и двигались так, будто крепко пьяны. Мужик схватил женщину за волосы и принялся бить. Вокруг образовалась толпа зевак.
— Ведь я люблю тебя, дур-р-ра! — кричал он, орудуя кулаком.
Женщина смеялась, из разорванного платья вывалилась крупная белая грудь с большим бордовым соском.
— А я тебя нет! — крикнула она, захлебываясь сумасшедшим смехом.
Меня с силой прижало к земле, я едва смог поднять голову. В глазах всё плясало. Собака лаяла, вонь усилилась, зеваки глазели, городовой бил бабу, та смеялась. И только три человека смотрели на меня. Двое белокурых парнишек лет шестнадцати с ясными, зеленоватыми глазами. И я сам! Только какой-то другой, в очках, с непонятным электронным прибором в руках. Близняшки подошли ближе.
— По… по… помогите мне встать… — я с огромным усилием воли протянул к ним исцарапанные при падении руки.
— Папа… — сказал один из них, обернувшись на другого меня. — Не сопротивляйся!
— Что? — мне стало труднее дышать, будто кто-то затягивал петлю на моей шее.