Все успокаивало. Метель расснежила вокруг по путям и тропинкам чистую, светлую, спокойную радость. Целыми днями люди прижимали лица к замерзшим стеклам и выдували прозрачные кружочки.
В эти свободные дни они о многом подумали и поведали друг другу. Они постигли ту близость, когда каждый знает, что творится у другого на сердце.
Лейб-Иосель ездил в город, чтобы позаботиться обо всем на зиму. Передавал кое-кому привет от Шии и Ильи. Девушка, которой он передал поклон, не хотела выпускать его из дома, расспрашивала без донца. Но Лейб-Иосель был скуп на слова, он получал явное удовольствие от того, что не говорит больше, нежели ему приказали. Но когда он вышел на улицу, ему стало досадно: никто его не расспрашивал.
Он блуждал по улицам с мыслью, что вот расхаживают люди и совсем не понимают, что Лейб-Иосель знает многое и молчит. И он обрадовался дому Янкеля, он был доволен, что знает жену Ильи, и заспешил, размахивая руками.
* * *
Лия, торопясь до сердцебиения, бежала к шоссе, чтобы увидеть Илью. Но ее вернули.
— Вы идете на шоссе? Сегодня не пускают, там произошло какое-то несчастье...
Она обмерла. В голове стоил шум, ноги дрожали, точно из-под них уходила земля.
— Не принимайте близко к сердцу: сегодня никого не пускают... Немца задушили.
Она вынуждена была вернуться, но раздумала и остановилась на дороге, расспрашивая прохожих:
— Никого не задержали?
— Никого. Впрочем, почему вы это спрашиваете, барышня?
— Слава богу, лишь бы их не схватили.
— Кого?
В самом деле: кого? Возможно, что ни Илья ни Шие не замешаны.
На второй, на третий день ее снова вернули с пол-дороги. Так день за днем, но терпение лопнуло, и она, разозлившись на всех и самую себя, перестала ходить.
Долгими часами смотрела она в широкие большие окна, кусая ногти, и все же не могла решить, чего, собственно, хочет, что ее тревожит. То ли, что она не может увидеть Шию, или то, что не знает, что с ними случилось? Неизвестность мучает, Лия не знает, что делать, куда обращаться. Она оторвана, отрезана от всего, к чему до сих пор была привязана.
В доме начали с тревогой приглядываться к ней. Мать и отец шушукались.
— Задумчива, грустна, не кушает.
Для единственной дочери были комнаты со светлыми обоями, шкафы с зеркалами, буфеты с драгоценностями, отцовский лесной склад и материнские ласки и заботы.
Они хотели через друзей и знакомых разузнать, что с ней. Но она выгнала всех прочь. Тогда отец, набравшись храбрости, вошел к дочери и сказал:
— Дочь моя, я верю в бога и молюсь каждый день, но я не фанатик. Я современный человек, и ты можешь мне довериться. Может быть, кто-нибудь обманул тебя?.. Может быть, ты больна?.. Может быть, ты кого-нибудь любишь?..
— Я хочу уехать.
Тогда все приготовили к отъезду.
Знакомые и незнакомые пришли прощаться,— родители звали всех. Дом был полон людей, столы были накрыты, горели все лампы в доме, а комнаты были налиты шумом, дымом и смехом. Даже в музыке не было недостатка. Музыканты сидели, оттесненные в угол, и играли по желанию гостей то танец «Встречи», то танец «Обиды», то гопак из «Еврейской свадьбы».
Никто не мог разобраться, кому здесь следует быть, кому нет. Все заметили, что какой-то незнакомец говорит с Лией втихомолку.
Она сразу повеселела. С улыбкой она сказала:
— Я не еду!
Гости остались сидеть с неразжеванными кусками во рту, не зная, можно ли продолжать ужин, раз она не едет. Но мать и отец тотчас заметили Лиину улыбку и веселость. Пусть она не едет, лишь бы она была весела и не задумчива. Отец нашел для гостей доброе слово:
— Если она не едет, то радости еще больше! Кушайте и радуйтесь,.. Лиин день рождения через неделю.
Лия уже теперь не грустна, она весела, но нетерпелива. Чем могли обрадовать ее два слова: «Скрываются, здоровы»?
Она часами лежала на мягком диване, пытаясь угадать, как все это произошло и где они сейчас находятся. Она мечтала о том, как она освободит и спасет Шию и Илью.
Однажды она пришла в студенческий союз и спросила:
— Почему смолчали немцам?
— А что кричать?
— Итти резать!
К ней домой опять пришел незнакомец и передал: здоровы.
Она не хотела -отпускать его. Она должна их видеть. И он получил огромное удовлетворение от того, что она его просит, хватая за руки. Он же отвечал одно только слово: здоровы. Ему больше говорить не велят.