Оба сидели, задумчивые и тихие, молчали, смотрели в заснеженные окна, и мечтательная улыбка мелькала на их лицах. С улицы доносился шум, но не мешал их думам.
Наконец Шие сказал:
— А может быть... давай вместе выйдем из Бунда, давай вместе, тогда я бы тоже ушел... А сам не могу...
Но Илья не согласился и Шия остался с Ильей.
И он вместе с Ильей, с Брахманом и Лейб-Иоселем вернулся в свой город.
НЕ СТРЕЛЯЙТЕ!
За два дня до этого освободили Янкеля. Стояла осень, поздняя осень, с охладевшим солнцем и колючими ветрами. Янкеля часто вспоминали, но уже не ждали. В его доме заседал забастовочный комитет (рабочие встали на работу, но забастовка не закончена). Говорила Малке, она сидела лицом к двери и смотрела на товарища Бендета.
— Забастовка почти проиграна.
Тогда раскрылась дверь и вошел Янкель.
Спустя два дня,— стояла та же осень, только более холодная и Колючая, — улицы наполнились гулом шагов марширующих солдат.
Пестрели разноцветные шапки: и круглые с двумя козырьками, и шлемы, и острые блестящие каски, и шапки, напоминающие плоские тарелки. Немецкие солдаты шли с винтовками через плечо, с красными платочками на винтовках, с красными знаменами, и по шеренгам раздавалось:
— Долой Вильгельма!
Улицы заполнялись народом. Из окон высовывались головы. Город выглядел веселым, нарядным, праздничным, но людям праздник этот казался странным: немец шутит.
— Кого они хотят обмануть?
Газетчики выкликали последние новости:
— Вильгельм отрекся!
Все это казалось неправдоподобным. Недоверие к немецким оккупантам было сильнее красных лент на немецких винтовках. И поэтому и эту весть сопровождали каламбурами: за что же он благодарит1, ежели его сбросили? Немецкая деликатность!
1 Игра слов: «abgedankt» по-немецки означает — отрекся, а по-еврейски — отблагодарил.
Все же стало веселее; веселее, но не больше. Люди бывалые знали, что революция— это сломанные трамваи, опрокинутые тяжелыми животами кверху, это драка и перепалка.
А здесь шли, как всегда солдаты с офицерами впереди.
Кого они хотят обмануть?
И еще долго толпились люди на тротуарах, беспокойно и пытливо всматриваясь в то, что происходило на улице. Потом на улицу вышла мармеладная фабрика.
Фабрика вышла со знаменами, с «Интернационалом», с лозунгами, со смехом и шумом. Впереди со знаменами шел Янкель, подле него Бендет и знакомые Янкелю польские сапожники, которые, как и он, лишенные сапожной работы, работали на мармеладной фабрике.
Три улицы фабрика прошла одиноко. На четвертой выросли новые ряды, новые знамена и красные полотна. Из окон приветствовали, с балконов говорили речи, со всех сторон неслось слово «Долой».
До полудня немецкие солдаты исходили весь город, потом приказали мармеладной фабрике и всем, кто шел за ней, опустить знамена и итти домой. Но мармеладная фабрика продолжала свой путь. Солдаты гневно закричали:
— Наша революция не для вас, вы не имеете права. Мы сбросили своего царя, а вы разойдитесь до домам!
Но улица смеялась над этим приказом, а больше всех смеялась мармеладная фабрика. Смеялись железнодорожники, портные, все смеялись. Знамена вздымались выше, товарищ Бендет, повиснув на чьих-то плечах, размахивая рукой, требовал:
— Пусть немцы едут к себе. Город обойдется без них.
После этого вышел второй оратор, но не успел начать. Комендант прислал приказ, и солдаты заряжали винтовки. Офицер приказал в последний раз разойтись, ибо в оккупированном городе шутить нельзя. Ему ответили криками «ура» и двинулись навстречу солдатам.
Неожиданно десятки винтовок взорвали воздух огнем и дымом.
Люди бежали, кричали. Впереди находилась мармеладная фабрика, и она побежала первой. Бежали все отталкивая и давя друг друга. С тротуаров тоже ринулись на улицу. Многие попадали, упавших топтали потом кто-то закричал:
— Ложитесь!
Один за другим, точно камни, люди упали на землю и остались лежать без движения, без дыхания.
Янкель Шевц, держа знамя, застыл на месте. Древко, сломанное», валялось на» земле.
Потом Янкель поднял высоко знамя и крикнул солдатам:
— Геносе, товарищи!.. Не стреляйте!..
Но они были готовы вторично стрелять. Янкель Шевц повернулся и крикнул, обращаясь к людям на мостовой:
— Товарищи!