И так как никто не откликнулся, то он стал выкликать имена товарищей и знакомых.
Тогда некоторые, только некоторые, подползли к нему на четвереньках. Бендет поднял древко знамени и ближе подвинулся к солдатам:
— В кого вы стреляете? В ваших матерей и детей стреляют сейчас там, у вас, а вы здесь стреляете в наших. За что? Мало было войны, мало было крови пролито? Товарищи! Братья!..
Дальше не слышно было, что он говорил. Множество людей говорило, толпа кричала:
— Вы стреляете?..
— Не стреляйте!..
— Революция!..
— Мы — братья!..
— Не стреляйте, не стреляйте!..
Солдаты опустили винтовки. Они рассеянно и виновато улыбались и были довольны тем, что раньше стреляли в воздух.
ДНЕВНИК ЛИИ
Итак, я буду писать, что взбредет в голову. Мне скучно. Я чувствую себя совершенно здоровой, но мать и отец не дают мне покоя: то лежи, то сиди... От скуки я смотрюсь в зеркало. Мне вдруг вспомнилось, что однажды Брахман сказал мне, что у меня бархатные щеки... Он поэт. Что с ним теперь? Папа рассказывает, что как только я пришла в себя, моими первыми словами были:
— Он в сумасшедшем доме? Он с ума сошел?
Папа не знал, что ответить, и утвердительно качал головой. Все испугались, думая, что с ума сошла я, и плакали. Я тоже. Я спросила:
— Отчего он помешался?
Вскоре пришел доктор и успокоил всех.
Я была уверена, что Брахман помешался, и это меня очень огорчало. Родители мои, конечно, ничего не знали, но я поняла, что помешался он из-за меня, и мне было очень жалко. Если бы я знала, что это так кончится, я бы его не гнала. Жалко...
Дальше я пока не знаю, что писать. Я запишу свои мысли. Итак, что писать?..
Отец не позволил мне долго сидеть, он настоял, чтобы я легла. Я послушалась и не писала больше. Теперь могу продолжать...
Я многое обдумала. Думы были тревожные. Они скакали, точно белки по дереву. И это не только сегодня. Я в последнее время полюбила лежать с закрытыми глазами. А беспокойные мысли скачут, точно с ветки на ветку. Сегодня позабыла, о чем думала вчера. О чем?
Я оставляю место и допишу в следующий раз.
* * *
Меня навестили подруги. Отец предупредил их, чтобы они не вспоминали Брахмана. Я услыхала это и разозлилась. Возмущенная, я раскричалась:
— Почему ты не предупредил меня, чтобы я могла одеться.
Они все вышли из комнаты и долго дожидались, пока я одевалась.
— Лиечка, ты ведь похорошела.
Не знаю, правда ли это?
Раньше я мало смотрелась в зеркало. Но когда они ушли, я долго рассматривала себя. Какая я без ботинок, какая без чулок.
Что сказал бы на это Шие?
Я решила писать дальше. Из всех записей получится дневник. Но все говорят, что в дневнике необходимо писать правду. А я начала стыдиться себя самой. Все же я постараюсь быть откровенной. В дневнике это необходимо.
Я грущу по Шие.
Целыми днями я лежала и думала о нем. Мне все казалось, что недостает чего-то, что вокруг слишком пусто. Я стараюсь укутаться в одеяло, но это не помогает. С тех пор, как я ездила к ним на дачу, с тех пор, как он обнимал меня и прижимал к себе, я сильно переменилась. Я начала стыдиться мужчин. Когда мужчина смотрит на меня, я краснею. Когда-то этого не было. Теперь, когда я встречаю мужчин, я спрашиваю себя — красив ли он?
Где он теперь, Шие?
Каждый раз, когда я вспоминаю Шию, припоминается дача. Я вся дрожу, я вижу перед собой Илью с зальцмановской дочкой в кровати. Почему я тогда не убежала? Я стыжусь этого. Вокруг пусто, мне хочется, чтобы Шие крепко, крепко обнял меня и защитил от окружающей пустоты, вызывающей у меня дрожь.
Я лучше теперь не буду продолжать. Позже я опишу погоду.
Небо тусклое, кое-где мерцают звезды. Мне кажется, что на дворе ветрено,— окна закрыты.
* * *
Ничего не выходит, что-то не пишется.
Повсюду говорят о России. Большевики, большевики...
Некоторые утверждают, что их наслали немцы. Немцы все могут. Противный народ,
К новому году у нас будет вечеринка. Папа рассказывает, что Брахман — большевик. Что-то не верится.
* * *
Все утверждают, что мы уже навсегда останемся немцами, мои знакомые этого хотят. Весь вечер, накануне нового года, говорили только об одном: как хорошо, что большевики далеко от нас. Хотя папа говорит, что и там есть евреи и что жалко тех.
Накануне вечеринки отец сказал мне, чтобы я нарядилась получше. На вечеринке присутствовал молодой доктор. Папа познакомил меня с ним. Он красив и, повидимому, интересен. Целый вечер он не отходил от меня. Мы танцовали, пили на брудершафт. Мне было очень весело, и я пила. Когда я вошла в свою комнату, он последовал за мной и там поцеловал меня. Я разрешала обнимать и целовать себя. Теперь раскаиваюсь. Он часто приходит к нам, но я велела говорить, что больна, и не выхожу из своей комнаты. Если он еще раз придет, я его выгоню.