Меня встретил Лондон и сказал:
— Ведь вы, Лия, революционерка, почему же вы не заходите в клуб?
— А у вас есть клуб?
Оказывается, он вовсе не бундовец, а я думала, что так,— ведь он бывал в рабочей столовой. Я спросила его:
— Почему вы не бундовец?
Он ответил очень длинно и не совсем понятно. Я сказала' ему, что лучше пойду; в Бунд, там интереснее.
* * *
У нас гость. Из России приехал дядя, папин брат. Все, что он имел, осталось там. Рабочие хотели расстрелять его, он еле спасся. Дядя говорит: у вас рай. Вы даже не понимаете, как вам хорошо. Вас никто не арестует, никто над вами не хозяин, вы во всем уверены.
Мой дядя хорошо разбирается в политике. Он знает все партии и их программы. Я от него многое узнала. Он пробудет у нас несколько месяцев. Он уверен, что к тому времени большевики сломают себе шею. Я в этом тоже уверена.
Дважды была в бундовском клубе, у меня там много знакомых. Шиины товарищи встретили меня, как свою, и объявили меня членом Бунда. Во второй раз там происходило собрание. Оратор, недавно прибывший из России, рассказывал, что там происходит. Все слушали с огромным вниманием. Я тоже. Я теперь поняла, что мой дядя прав. К концу собрания некоторые заявили, что они не верят тому, что говорил оратор. Они задавали много вопросов и повторяли, что революция не делается в белых перчатках. Меня это очень огорчило. Я попросила слово. Я не помню, что говорила. Докладчик одобрительно кивал головой и аплодировал. После собрания подошел ко мне один из присутствующих и спросил:
— К какой партии принадлежит ваш дядя?
Очевидно я говорила о дяде и рассказывала, сколько ему пришлось пережить из-за большевиков. Я не поняла, что он уколоть хотел меня, и ответила:
— Мой дядя знает все партии, но не принадлежит ни к одной из них.
— Так отчего же ему пришлось так много перестрадать?
Я видела, что он иронически улыбается, что он что-то таит. Я возмутилась и гневно ответила:
— Если бы у вас отняли фабрику, если бы вас хотели расстрелять, если бы вы должны были бояться выйти на улицу, — я бы посмотрела, какой вы храбрец!
Тогда он, усмехаясь, ответил:
— Некрасиво, что бундовка защищала дядю-буржуя, некрасиво...
— Мы за демократию! — воскликнула я на всю залу и пошла к двери.
Последнее время я сижу дома, мне снова скучно. Дядя и доктор учат меня играть в шахматы...
Дочь Зальцмана пришла меня спросить, не знаю ли я, где находится Илья. Я ответила, что не знаю. Хотела спросить ee о Шие, но было неудобно при дяде. Он очень встревожен тем, что немцы заключили мир с большевиками. Он считает, что немцы оказались близорукими политиками, что они ничего не понимают. Он уверяет, что они могли бы завладеть всей Россией.
* * *
Дочь Зальцмана снова была у нас. Она все еще разыскивает Илью. Она обнимает меня и прижимает к себе. Я этого не выношу. Когда она ушла, я почувствовала себя плохо и обозлилась. Отец снова стал рассказывать новости о моих знакомых. Эта вышла замуж, та выходит замуж. В последнее время он рассказывает мне только такие истории. Это меня еще больше раздражает, я как-то сердито сказала ему:
— Папа, если вы хотите выдать меня замуж, почему вы не можете открыто сказать мне это? Выдайте меня замуж и не мучьте меня.
Отец ушел. Позже пришла мама. Она спросила о моем здоровье, о моих нарядах и к концу сказала:
— Доченька, это правда?
— Я тебя не понимаю, мама!..
— Я, будучи невестой, тоже стеснялась. Ничего, доченька, лишь бы только ты была довольна.
— Мама, ты, может быть, думаешь о замужестве?
Она утвердительно кивнула головой. Я не знала,
что ответить. Мне хотелось смеяться, и я смеялась, я вовсе не стесняюсь.
Она была очень довольна.
* * *
1 мая в бундовском клубе был вечер. К концу вечера устроили летучую почту. Было очень интересно, когда начали раздавать письма. Почти все адресованы одному номеру — первому. Было страшно весело, все смеялись, и я в том числе. Все первому, первому и снова первому.
Кто это — первый номер?
Никто не отзывался. Стало еще веселее и шумнее и меня схватили за руки, окружили с криком «ура». Первый номер — мой! Все письма — мне.