Он вышел из дому, не сказав больше ни слова.
В бундовском клубе вечером были освещены окна, возвещая, что сегодня собрание. Собрание должно решить: община — или нет. Илья пришел позже всех и тотчас же попросил слова. Он должен был произнести речь и зачитать по бумажке резолюцию левых, короткую и ясную — Бунд против общины.
Но вышло иначе.
После каждого предложения левых он добавлял свои противоположные предложения. Он говорил, а мысленно ругал Брахмана и упрекал Шию.
Он закончил:
— Резолюция резолюцией, но если Бунд за общину, то я тоже «за», хотя мне надлежит быть «против».
После его речи не помогли ни опровержения левых, ни то, что Шие назвал его предателем. Илью это не тронуло. Сияющий, он сидел в президиуме между правыми членами комитета, таинственно нашептывавшими ему что-то.
Он чувствовал себя как человек, долю носивший тяжелую ношу и сбросивший ее наконец, как человек, вернувшийся к своим после большого, тяжкого, опасного пути.
Принятая резолюция тоже была короткой и ясной. Бунд идет в общину. К этому было добавлено: Илья будет членом общины.
* * *
Собрание закончилось. Президиум расстался со своим столом. Бундовцы спешили домой.
Он снова остался один. Он тоже побрел домой. Он шагал, миновал освещенные дома и неожиданно встретил женщину. Об этой женщине он может сказать, что когда-то она была его женой, а что она ему теперь, он не знает. Он произнес ее имя... Он знал, что она не остановится, что пройдет мимо и будет ядовито улыбаться, чтобы обидеть его. Ему хотелось подольше смотреть на нее. Он посторонился, чтобы пропустить ее. Но она остановилась и усмехнулась:
— Я уже знаю...
Он прислонился к стене, в глазах у него замелькали синие пятирублевки, зеленые трехрублевки, немецкие марки и даже американские доллары. Она знает. Отрицать невозможно... Но он должен отрицать... Она продолжала:
— Уже слыхала... Бунд идет в общину... И товарищ Илья кандидат в общину. Ха-ха... Революционеры из Бунда идут в общину, в то время как Красная армия может через несколько дней войти в город. Революционеры из Бунда... Ха-ха!..
Она ушла. В ушах Ильи все еще звенел ее хохот.
Потом он тихонько побрел, как оторвавшийся от армии солдат.
ГОРА С ГОРОЙ...
Он сам бесспорно не понимал, что говорит. Горечь и недовольство были написаны на его лице. Губы его тряслись, и слова бессвязно вылетали.
— Почему нельзя описывать пролетариат? Разве необходимо всегда описывать пейсы, быть вечным вегетарианцем? Слыхано ли это?
Мендель Гой по привычке погладил собеседника по талии, точно примерял сюртук.
— Я кусаюсь, как муха, твердят они, от моих укусов могут остаться следы... Вот что... А когда придут красные, они бесспорно начнут заискивать передо мной, чтобы получить паек или хорошую службу. За хорошую службу я мог бы и теперь словить их, как рыбу неводом...
День за днем он бесцельно разгуливал, озлобляясь.
Лейб-Иосель видел его один только раз. Сегодня он увидел его вторично. Он прервал его вопросом:
— И действительно-таки не дают описывать пролетариат?
Мендель Гой раскрыл изумленно глаза. Он сразу не мог решить, какой смысл имеет этот лукавый вопрос. Потом ему ясно стало: этот тип хочет посмеяться над ним, пошутить и сделать при этом серьезное и дружеское лицо. Гою больше всего обидно, что это ничтожное существо, со своими дамскими головными платками, думает, будто Мендель не поймет, что над ним смеются.
Они молчали, рассматривая друг у друга пуговицы на пальто.
«Стоять так довольно глупо», — думал Мендель Гой, но ему вдруг показалось, что лицо Лейб-Иоселя начинает проясняться. И Гой уже надеется услышать от Лейб-Йоселя доброе слово о себе, хотя он и знает, что слова эти будут неискренни. Гоем овладело любопытство: что он может сказать, если все те, которые называли его бездарным, не читали его произведений, когда между ним и теми, собственно говоря, классовая борьба.
Но Лейб-Иосель прервал его мысли:
— Итак вы придете?
Так как Гой не слыхал, куда зовут его, у него ничего другого не оставалось, как спросить:
— Почему, собственно говоря, вы зовете?
— Писатели любят переспрашивать, выпытывать и зазнаваться!.. Какая разница, кто зовет, важно, — куда зовут.
— И куда зовут? — Гой улыбнулся, ему нравилось, что его называют писателем, хотя это звучало для него необычно и чуждо.