— Так вот. Вы ведь меня знаете, Лейб-Иоселя... Вернулся из длительного путешествия и созываю всех на выпивку. У меня на выпивку собираются большевики и меньшевики. У меня в доме между людьми мир. И для писателей у меня отдельный стол. Приходите, приходите!
Лейб-Иосель ушел. Дамский головной платок вылез из кармана и развевался по ветру.
Вечером, когда Мендель Гой пришел, Лейб-Иосель почти забыл о нем, но встретил его, так же как и всех, хвалебными словами и добрыми пожеланиями:
— Великий писатель, известный художник...
Гою вначале показалось, что насмехаются над ним, но многие старались пожать ему руку. Многие из тех, которые только слыхали, о еврейской литературе, но никогда не читали ее, почтительно окружили его. Он рас- терялся и почувствовал вдруг желание сделать жест, подобающий писателю. Он с удивлением разглядывал всех. Он не ожидал встретить столько народу. За длинными столами, уставленными точно на еврейских свадьбах, тортами, пирогами, винами, водкой, еврейской фаршированной рыбой, орехами и конфетами и даже поросенком, сидели люди. Они утомились и с усталой медлительностью разжевывали пищу. Было шумно.
Гоя усадили за стол между наполовину незнакомыми людьми, которых он видел не то в союзе, не то в клубе, не то на митинге. Его наперебой угощали водкой. Он пил из зеленых рюмок с надписью «Пейсах»13. Он обратился к соседу:
— Я вас где-то видел. Ваше лицо мне знакомо...
Лейб-Иосель вышел на середину комнаты и хлопнул в ладоши.
— Ш-ш-ш-ш-ша, тихо... Первым делом я поздравляю самого себя с возвращением из России. Во-вторых... я уезжаю и хочу проститься с вами. Так вот... я хочу проститься с вами... Будьте здоровы...
Он затих, стер пот со лба.
— Могу ли я от вашего имени, от имени пролетариата и крестьянства, от имени эксплоатируемых просить в России помощи для вашей борьбы? Когда я вернусь назад, я устрою еще большую выпивку... Значит можно сказать...
— А кто вы?
— В самом деле.
— Действительно.
— В самом деле — я Лейб-Иосель... Чего вы так вскочили, — может быть, я совсем шучу...
— Ах, вот как...
— Шутка...
— Но кто вы? — обратился к нему Мендель Гой.— Кто вы в самом деле? Я, пролетарий, хочу знать. В чьем доме я нахожусь, чью вино я пью из зеленых бокалов, которые должны были находиться сейчас на чердаке и стыть на морозе до пасхи. Скажите, кто вы?
Лейб-Иосель что-то ответил, но Гой в это время слушал соседа, спросившего:
— А вы кто? Пролетарий? Но человек должен копать глубже, нежели лопата. Так кто же вы?
Мендель оглядел соседа, хотел сказать что-то, по задумался. «Где я его видел?»
Потом обрадовался:
— С польскими сапожниками. Я же говорю знаком... Кто я? Портной! Писатель, беспартийный большевик!
Лейб-Иосель расхаживал от стола к столу и подбадривал:
— Кушайте, пейте, мои милые, дорогие гости. После этого я возьму слово для большой речи. Кушайте, пейте!...
Темные бутылки светлели. С писательского стола высказывались неопределенные социалистические речи. За столом, за которым сидел Мендель Гой, переговаривались о том, что они напрасно пришли сюда: Лейб Иосель обещал передать привет и рассказать о России.
— Я еще возьму слово для большой речи.
Мендель Гой наполняет рюмки и чокается с женщиной, сидящей напротив него, которую все называют Малкой. При этом он говорит:
— Настоящий сейдер14. Пасхальные рюмки налицо, малка1, перед нами, спросить кашес1415 мы сможем сами, нехватает только мейлеха3, его нужно попросить у социалистов, бундовцев или у других...
Малке нравится его болтовня. Она смеется, наливает Гою вина, и оба пьют. И Гой чувствует, как по телу его разливается тепло. Он сбрасывает с себя пиджак, хлопает в ладоши, в комнате затихает, он восклицает:
— Что за меньшевистская скука? Что за нечеловеческая лень. Вот мы с товарищем Малкой идем танцовать, и, на зло всем, спляшем наш танец. Идемте, идемте, товарищ Малке. Я по глазам вашим вижу, что вам хочется танцовать, сам я теперь распален вином и не могу врать, ио признаюсь, что мечтаю о малке. Идемте.
Захлопали в ладоши. Малка вышла из-за стола. Начался танец. Танец оживлялся, танцующие пристукивали каблуками, размахивали руками, изображая, то как ножницы режут, то как бьет молоток, то как искусно и быстро портной продевает нитку в иголку. У танцующих кружилась голова, но их движения ритмичны, и хотя они впервые увидели друг друга, но уже танец передает волнение горячей крови, тревожную песню тел.