— Дорогие товарищи, благодаря Октябрьской революции, совершенной под руководством коммунистической партии больше...
Снова раздался свист и послышались голоса:
— Довольно, долой предателей-большевиков!
— Довольно!
На минуту все затихло. Председатель хотел было что-то сказать. Но с мест поднялись железнодорожники.
— Нужно закрыть рот эсерам. Здесь не учредиловка. Мы предлагаем...
— Ага, вы предлагаете... Диктатура большевиков! Нет, долой!
Огромная толпа ожила. Здесь были люди различных политических устремлений, и все ждали, что в Совете сегодня произойдет нечто важное, нечто такое, что покажет всем, что Совет — хозяин города. Поэтому все были недовольны поднявшимся шумом, но эсеры на унимались.
Громче всех кричал еврейский учитель Циммерман, сидевший среди эсеровской фракции. Голос его был многим знаком, особенно бундовцам, которым не раз приходилось бороться с учителем на митингах.
Циммерман, преподаватель еврейской школы, был известен как хороший педагог и противник марксизма. В первые месяцы революции он гордился и хвастался своей беспартийностью. Но потом, как и многие другие,
приглядевшись к различным партиям, нашел наиболее для себя подходящей эсеровскую.
Еврейское учительство города поддерживало Бунд, Циммерман с упорством и злобой тянул к эсерам. Теперь голос Циммермана напоминал бундовцам, что не мешало бы «закопать этого человека». Бунд внес предложение: будучи против диктатуры большевиков, Бунд также против обструкции, устраиваемой эсеровскими делегатами.
Циммерман крикнул:
— Кошачьи гримасы!
Председатель продолжал свою речь. Вначале отдельные слова и фразы казались тяжеловесными, точно он их силой отрывал от языка. Потом, как пила, нащупавшая свой путь, речь потекла ровно и гладко. Ритм речи подчеркивал смысл вплетавшихся одна в другую фраз. Он нанизывал на шиур блестящие слова, которые внезапно выстроились и предстали перед собравшимися, как ряд мерцающих фонарей над далекой темной улицей.
Речь его захватила публику. Одни яснее ощутили свою темноту и помрачнели, другие радостно улыбнулись.
Напряженные лица и блестящий глаза, красные банты и яркие знамена и застывший председатель, покорявший своей речью. Он зажал звонок в одной руке, засунул другую между двумя застегнутыми пуговицами пиджака.
Потом поднял руку и заговорил о тех временах, Которые неминуемо наступят, о тех временах, до которых доживут наши дети. Лицо горело, он звал к борьбе.
— Лишь в борьбе мы придем к социализму.
Председатель закончил. Зал с минуту молчал, затем, точно опомнившись, взорвался аплодисментами, радостными возгласами «Да здравствует».
Еще не совсем стихло, когда на трибуну быстро взбежал учитель Циммерман и потребовал слова.
— Красивые слова красивых личностей... Ваши руки грязны и обагрены кровью. Почему в Москве арестовывают наших товарищей? Это по-вашему свобода? Мы протестуем...
— Пора бы и здесь переарестовать вас,— ответил кто-то.
— Пока что руки коротки, но мы знаем, что когда придет ваша армия...
Поднялись железнодорожники.
— Лишите его слова!
— Пусть перестанет.
— Довольно!
— Хватит!
— Долой!
Председатель успокоил железнодорожников и лишил слова учителя Циммермана. Но учитель Циммерман продолжал говорить.
Он нервно размахивал руками, и в его быстрой и торопливой речи лишь одно слово ясно звучало: «протестую».
Председатель был опытен, поэтому он сидел теперь на председательском месте.
Он еще и потому сидел на этом месте, что имел почетный путь русского рабочего: два десятка лет работал шлифовщиком на больших металлургических заводах, а в перерывах сидел в тюрьмах и предпринимал далекие путешествия в Сибирь и обратно. Его как большевика вызвали в комитет и сказали:
— Поезжай туда-то.
Ему пришлось нелегально перейти границу.
Он ни на минуту не забывает, что коммунисты не имеют большинства в Совете, и что необходимо сберечь город до прибытия Красной армии.
Поэтому он так осторожен. Он обрадовался, когда бундовская фракция попросила слова. Пусть и Бунд чувствует, что значит, когда эсеры не дают говорить.
— Говорите, — обратился он к бундовскому представителю, — говорите и не обращайте на него внимания. Бундовская фракция выражала недовольство Циммерманом.
— Дайте говорить бундовскому представителю. Учитель Циммерман не отходил от своего места.