— Папа, а папа, тебя кто-то спрашивает.
Этот «кто-то», высокий, в очках с четырехугольными стеклышками, похожий на иностранца, ждет.. В кондитерской сейчас никого нет. Белые столики чисто прибраны. Пирожные дремлют под светлым тюлем, и только огромная муха гулко бьется о стекла. Зальцмановская дочка, сидящая обычно у столика лицом к витрине, поворачивается к пришельцу, поправляет свою прическу и блузку и, сладко улыбаясь, спрашивает во второй раз:
— Вам нужно к отцу?
У обеих дочек Зальцмана курчавые черные волосы, они носят длинные красные сережки и светлые платья.
Похожи они друг на друга, как дамы в карточной колоде.
По вечерам, когда закрывается кондитерская, Зальцмановские дочки одевают яркие платья и идут в городской сад. Гуляющие долго провожают их внимательными глазами. В больших серебряных ридикюляхсестер лежат заранее заготовленные записки (десять копеек берет мальчишка, чтобы передать записку офицеру). Содержание записки таково: «Мы хотим: познакомиться с вами». Русские офицеры оглядывают серебряные сумочки, длинные красные сережки и принимают предложение девиц.
Война — и офицеров в городе столько же, сколько и жителей. Сестры выбросили из своих ридикюлей записки,— им уже не нужно итти в городской сад искать знакомств. Офицеры развозят их на автомобилях, девушки посещают военные вечеринки и маскарады.
— Ах, сколько знакомств, все умоляют нас...
На этих маскарадах и вечеринках они помогают отцовским делам: поставке провианта для армии. И, может быть ради этого стоит сберечь улыбку для офицеров, которых здесь так много и которые так однообразно разговаривают и смеются. Сестрам уже не хочется таскаться с этими офицерами, у которых одинаковые лица, приедающиеся, как сладости отцовской кондитерской.
Зальцмановская дочка бросила на вошедшего теплый взгляд: «Красивый молодой человек, в заграничных очках...» Она оглядела его и, подойдя к большому трюмо, улыбнулась и протяжно, певуче спросила в третий раз:
— К папе?
Спохватившись, добавила:
— Лично к нему или вообще?
— И лично и вообще...
— Мы еще не знакомы... Ну, будемте знакомы.— Она протянула руку. Она улыбнулась ему, он ответил улыбкой, блеснув огоньками глаз из-под густых, суровых бровей. Но вспомнив, зачем пришел, почувствовав, что необходимая твердость и замкнутость ускользают, отдернул руку. Ее рука осталась висеть в воздухе, словно обиженная. Зальцмановская дочка держала так руку нарочно, чтобы ясна стала невежливость молодого человека.
Он это понял. Он также сообразил, что все, что он теперь скажет, будет глупо, но так как сказать что-то надо было, чтобы не оставить плохого впечатления, то он проговорил:
— Ваша рука сладка.
— Отцовской сладостью?
— Вашей собственной.
Довольная, она улыбнулась.
В кондитерскую вошла женщина с газетами подмышкой.
— У вас есть остатки?
— Есть...
Зальцмановская дочка выскребла из ящика куски торта, пирога, бисквита. Женщина с газетами несколько раз взвешивала в руке пакет, разглядывала его и, внезапно обернувшись к «иностранцу», сказала:
— Илья, ты это, может быть, возьмешь с собой?
Он удивленно посмотрел на нее, словно не понимая.
— Нет, я этого не покупаю!
Женщина схватила пакет и выбежала.
— Вот как... Она предложила вам это купить?.. А мне показалось... На что способны эти женщины... Может, вы действительно попробуете наши пироги?
Из комнаты послышались тяжелые шаги.
— А, папа!
И к гостю:
— Я надеюсь, мы увидимся...
— Да, да, и я надеюсь!
ИЛЬЯ И ЭЛИНКЕ
Илья вторично пришел к Зальцману. Он сел на стул, не дожидаясь приглашения, и сказал:
— Пане Зальцман, через полчаса я должен получить ваш ответ.
Он произнес это твердо и строго, с той твердостью, которая всегда обнаруживается в нем, когда он является представителем других. В такие минуты он чувствует, что все те, от имени которых он говорит, стоят за его спиной и слышат каждое его слово, видят каждое его движение.
Повернув маленькую голову, насаженную на широкие плечи, Зальцман рассматривал гостя удивленно и зло. Не то оттого, что Илья сел без приглашения, а быть может изумленный его строгим тоном и уверенностью, но Зальцман оставался с открытым ртом, не говоря ни слова...
Илья же продолжал:
— Через полчаса, если вы не удовлетворите наши требования, я объявляю забастовку.