– Ни за что не догадаешься! – захихикал трубник.
– А давай, если догадаюсь, я тебе зуб выбью, – прищурилась на него Олюшка.
– А давай! – раздухарился тот. – Только с первого раза угадывай.
– С трех, – отрезала осица. – Но зуб один, согласна.
Ломону стало очень интересно, какие она предложит варианты. Он решил, что насчет Подухиного зуба, конечно, потом вмешается, если до этого и впрямь дойдет дело, но то, что Олюшка сможет самостоятельно раскрыть его двуединость, и сам не верил. А та уже начала озвучивать варианты:
– Скорее всего его оставили у себя трубники. Как залог того, что вы не слиняете.
– Мимо, – сказал двуединый.
– Тогда он погиб.
– Тоже мимо.
– Уточняющий вопрос можно?
– Можно, но тогда, если угадаешь, Подуха тебе зуб не должен.
Осица скривилась, но все же кивнула:
– Идет. А вопрос такой: братец остался в Мончетундровске?
– Нет.
– Нет?! Ха!.. Ну, тогда все понятно: он поперся назад в Романов. Но в этом случае сейчас он уже наверняка покойник, а значит, на втором ходу я угадала. Подставляй зуб! – наклонилась она к трубнику.
– Ты не угадала, – сказал Ломон. – Ни на втором ходу, ни на третьем.
– Ну а где же тогда он?
– Он – это я, – ткнул двуединый себе в грудь пальцем. – А я – это он. Потому я теперь не Лом, не Капон, а Ломон.
Глава 4
Ломон рассказал Олюшке про особенность работы «туннеля», благодаря которой он из двух человек стал одним – точнее, двуединым. Разумеется, он не стал говорить осице, что на самом деле они – Лом и Капон – не братья, а один и тот же человек из разных миров, поскольку, как уже было сказано, вообще на эту тему не собирался распространяться. Тем более даже в таком, «упрощенном» варианте она ему не поверила и, сердито засопев, процедила сквозь зубы:
– Что ты мне тут заливаешь? Такое только в плохих книжках бывает, когда у писателя с талантом проблемы, вот он и начинает ерунду всякую выдумывать!
– А я и не говорю, что это не ерунда, – невесело усмехнулся Ломон. – Еще какая ерунда. Не будь ты девушкой, я бы даже другое слово использовал. Тем не менее она с нами случилась. Веришь?
– Нет!
– Он правду говорит, – подал голос Подуха. – Я там был, когда они вдвоем в эту оказию шагнули, а вернулся потом один. Погоди-ка! Так ведь и ты в гараже в это время сидела, сама говоришь! Должна была видеть.
– Я ведь не под потолком сидела, мне вас из-за вездехода не всегда было видно. Да и темно еще, вы же мне специально фонариком не подсвечивали, чтобы я все разглядела.
– Ну, слышать была должна, когда мы это обсуждали.
– Ничего я никому не должна! – зашипела Олюшка. – Вы же во все горло не орали, а у меня обычные уши, а не локаторы, чтобы каждый ваш шепоток разобрать.
– Хорошо, – сказал двуединый. – Ты помнишь, как мы с братом были одеты? А теперь взгляни на это, – указал он на ставшие рябыми с преобладанием зеленых, желтых и коричневых тонов штаны и куртку – нечто среднее между прежней камуфляжной экипировкой Капона и походным костюмом Лома.
– И что? – фыркнула осица. – Вы сто раз могли переодеться после того, как нас встретили.
– Во что переодеться? Или ты думаешь, что от наших преследователей мы с чемоданами убегали?
– Ничего я не думаю. Кроме того, что такого, как ты сказал, не бывает.
– Пусть ты и много читаешь, но даже в книгах не написано того, что может быть на свете. А уж тем более того, что может быть в Помутнении.
– Ну… допустим, – стала сдаваться осица. – И как вы теперь, так и будете вдвоем одно тело делить?
– Есть вариант, – сказал двуединый и объяснил, что при обратном переходе через эту аномалию Лом и Капон опять становились сами собой. А потом добавил: – Но нам было жалко терять время на возвращение через город, поэтому на время поездки мы решили остаться двуединым человеком. Да и экономней так, и места меньше занимаем. Ну а когда вернемся назад, тогда и восстановимся. Тем более теперь мы знаем, что в лицее имеется сразу два «туннеля», так что и ноги, как говорится, стаптывать не придется.
В конце концов Олюшка, судя по всему, двуединому поверила. Во всяком случае, больше ему не возражала. И какое-то время они после этого ехали молча, Ломон даже стал подремывать. И тут вездеход вдруг резко задергался – так, что сталкер с осицей повалились на пол – и остановился. Самое ужасное, двигатель при этом заглох!
Ломон, матерясь под нос, бросился к дверцам, распахнул их и выскочил наружу.
– Ты что наделал?! – закричал он также уже выбравшемуся наружу Васюте. – Мы же теперь тут застряли!