– Он правду говорит? – не дослушав сталкера, спросила у Медка осица.
– Гав, – подтвердил разумный пес.
И между ним и Олюшкой, если заменить для удобства гавканье человеческим словами, состоялся следующий «разговор»:
– И раньше ты был обычной собакой?
– Да.
– То есть соображать, как мы, не мог?
– Нет.
– А после встречи с «мазутиками»… ну, с «учителями» этими, научился?
– Да.
– Сколько будет семью восемь?
– Не знаю.
– Ты еще попроси его доказать теорему Пифагора! – вмешался Ломон. – Он всего лишь стал разумным, математике его «черные учителя» научить не успели. Как и прочим предметам тоже.
– Я не с тобой разговариваю, а с собакой! – сердито глянула на него осица и продолжила общение с Медком: – Значит, писать ты тоже не умеешь?
– Нет.
– Плохо. Сейчас бы нацарапал на земле нужные ответы… Ну да ладно, давай хоть так. Ты на самом деле полетел в Канталахти на дирижабле?
– Да.
– И вы туда долетели?
– Нет.
– Тогда где теперь дирижабль?
Медок заскулил, не имея возможности ответить на такой неконкретный вопрос, но потом, вскочив на ноги, выбежал за край дороги и залаял, вытянув морду к лесу.
– Он что, упал?! – выкрикнули, похоже, все четыре человека сразу.
– Да.
– Далеко? – перехватил инициативу «беседы» Ломон.
– Да… Нет… Да… Нет… – начал лаять, неуверенно мотая головой, Медок.
– Сам же сказал, что он математике не обучен, – фыркнула Олюшка. – Он же тебе в верстах расстояние не назовет, а что ты подразумеваешь под «далеко», откуда он знает!
– Провести нас туда сможешь? – признавая правоту осицы, переиначил вопрос двуединый.
– Да.
– А сами-то канталахтинцы где? – задал вопрос и Подуха. Но быстро сообразив, что на такой вопрос ответа не получит, тут же поправился: – Они живы?
– Не знаю… Нет… Не знаю.
– Но тебе все же больше как показалось: живы?
– Нет, – дважды пролаял Медок.
– Нам в любом случае нужно идти туда, – сказал Ломон. – Тем более если летуны все-таки живы, но, возможно, ранены.
– А ты что, врач? – скривила губы Олюшка.
– Нет, но элементарную первую помощь мы, возможно, сможем оказать. В конце концов, вызвать подмогу из Канталахти, если на дирижабле есть рация и если она не пострадала при падении.
– Если Медок уцелел, значит, удар о землю был не очень сильный, – предположил Васюта.
– Нет! – дважды гавкнул Медок.
– То есть удар был сильный?
– Да.
– Повезло тебе, выходит, песик, – погладил Васюта его лохматую голову.
И тут трубник, нехорошо нахмурясь, спросил у Ломона то, чего и сам уже с тревогой ожидал от него двуединый сталкер:
– Но если пес разумный, значит, он залез в дирижабль не по дурости. А зачем тогда?
Ломон принялся лихорадочно соображать. Теперь и в самом деле нельзя было сказать, что Медок забрался к летунам ну пусть и не по дурости – зачем обижать мохнатого друга, – но хотя бы даже и из любопытства. Ведь и Подуха, и Олюшка элементарно это проверят, просто спросят у Медка, так ли это, а разумный пес не умеет врать… Но и говорить истинную причину – это значит нужно рассказывать про нужду в мощном аккумуляторе, что незамедлительно даст почву для новых вопросов, где что-то выдумать будет весьма затруднительно, а правда такова, что ее непременно примут за ложь.
И тут неожиданно пришел на помощь Васюта.
– Я мечтал понырять с аквалангом, – сказал он, вспомнив недавний разговор с Подухой.
– С дирижабля?.. – скривила в ехидной улыбке губы осица.
– Нет. С лодки, с катера, все равно с чего. Я ведь не знаю, что там есть, в этой Кандалак… в этом Канталахти. Но акваланги ведь должны быть, там же море.
– А при чем тут собака и дирижабль? – продолжал хмуриться Подуха.
– Мы отправили с Медком послание для канталахтинцев, – ответил Ломон, придерживаясь правила «правдивой лжи», когда следует врать, беря за основу истину, чтобы и выглядело сказанное естественно, да и чтобы самому во вранье не запутаться. – Написали у него на ошейнике, что у нас есть к ним дело, но мы хотим общаться без посредников. И сообщили частоту приемопередающего устройства, которое имеется у Зана. Точнее, в нем самом. Верите? Да что я рассказываю – вот, сами посмотрите.