— Придет Мозель по совершенно житейским делам постояльцев проведать. Начнет спрашивать. А мы? — тут Лерка скорчила скорбную мордашку, изображая наш неубедительный ответ хозяину гостиницы: — Бе-е, ме-е, мя-ау. Если тебя после этого опять в какую-нибудь тюрьму посадят, больше спасать не пойду.
— Надо кого-нибудь такого, про кого здесь точно знать еще не должны, — говорю я, глядя не на Лерку, а в пространство перед собой, так думается лучше.
— Путин! — выпаливает Валери. — Про него здесь точно никто не знает!
— Ага! А ещё Ельцин, Горбачев, Брежнев, Андропов! — я понимаю, что это не то, но начинать-то надо.
— Сталин ещё скажи! — Лерке тоже не нравится.
— Не-е-е, лучше Берия! — издевательски говорю я, Лерка прыскает. Процесс пошел.
— Ульянов, Молотов, Каганович… — начинает перечислять девушка, голова у неё запрокинута, и смотрит она не на меня, а в потолок. Наверное, ей тоже удобнее думать, глядя в пространство.
— Нет! Только не Каганович! — яростно протестую я.
— Ладно, — легко соглашается Лерка. — Полагаю, что Троцкий, Микаян и Орджоникидзе тоже не стоит?
— Калинин можно! — радостно восклицаю я, искренне надеясь, что с выбором фамилии определились.
— Нет! — почему-то резко возражает «сестра». — У меня один знакомый был Калинин. Неприятный тип. Валерия Калинина, — произносит, словно бы на себя примеряет и тут же кривится как от зубной боли: — Фу, блин! Как будто замуж за этого дурака вышла!
— Жуков, — говорю я, имея в виду, что Жуков-то уж точно дураком не был.
— Жуков — это как-то простовато. Мы же дворяне. Вот Тухачевский подойдет, — при этих словах Леркино лицо стало каким-то благостно-мечтательным.
— Отпадает! — разрушил я её грёзы. — Тухачевский тоже дурак был, не хуже твоего Калинина. Его даже расстреляли за это. Лучше тогда уж Блюхер.
— С ума сошел! — всполошилась Лерка. — Ты знаешь, как Блюхер на русский язык переводится?!
И мы оба заржали.
— Чапаев? — Предложил я.
Валери оценивающе посмотрела на меня и выдала:
— Не тянешь ты на Чапаева. Харизмы в тебе нет.
Мы замолчали. Я обиженно, Лерка задумчиво.
— Подожди, — вдруг спохватывается она. — А почему это Тухачевский — дурак? Блюхера ведь тоже расстреляли.
— Блюхера не расстреляли, — даю я историческую справку. — Репрессировали — да, расстреляли — нет. Его забили до смерти, потому что не выдавал никого. В отличие от Тухачевского, который на первом же допросе всех сдал.
— Тогда он предатель, а не дурак, — Лерке почему-то не хочется, чтобы Тухачевский был именно дураком.
— Потому что и сам не спасся, — говорю я. — И других погубил. Знаешь, сколько тогда народа завалили?
— Сколько? — спрашивает Лерка с вызовом.
— Много! — выпаливаю я, а сам понимаю, что никакой конкретной цифры попросту не знаю.
Мы снова замолкаем. Только теперь наоборот, я задумчиво, а она обиженно. А чего вот обиделась-то, спрашивается?
Блин! Внезапная догадка, как вспышка в голове. Может быть, Лерка какая-нибудь дальняя родственница Красного Бонапарта? А его тут с дерьмом смешиваю. Да, нехорошо получилось.
— Чкалов, Покрышкин, Кожедуб, — предлагаю я варианты со стопроцентными героями.
— Чкалов… — она опять как будто примеряет фамилию. — Нет, как-то не понятно. Покрышкин… — снова примерка фамилии. — Нет, не дворянская фамилия, а Кожедуб вообще на Кожемяку похоже.
— Чем тебе герои народного эпоса не нравятся? — спрашиваю с наигранным возмущением, хотя и сам, конечно, понимаю, что здесь всё оценят не так.
Опять молчим. На этот раз задумчиво молчим оба.
— Народный эпос, говоришь? — глаза у Валерика светятся. — Почему обязательно народный? Просто литературный герой! — и выдает: — Румата Исторский!
— Это кто? — кто он я и, правда, что-то не помню.
Лерик удивлена не меньше.
— Ну, как же?! «Трудно быть богом». Что? Не читал?
— Не-ет. — я отрицательно мотаю головой, а сам пытаюсь понять, насколько всё плохо.
— Ну, там, на одной планете… — начала было девушка, и осеклась. — Ладно, потом расскажу.
— Исторский? А чё, пойдет, — я тоже, как Лерка примериваю фамилию. — Исторские? Нормально так звучит. Александэр Руматович и Валерия Руматовна.
— Валерия Антуанетта Руматовна! — поправили меня очень гордым голосом.
— О, как! Ах, простите, Ваше Сиятельство! — склоняюсь я в шутовском поклоне.
Лерка делает вид, что надменно смотрит на меня сверху вниз. Мы оба смеёмся.
— Знаешь, чё, Валерия Антуанетта?! — говорю я уже серьёзно. — А не кажется тебе, что «Руматовна» звучит как-то по-татарски?