— Гм, не большие. Голова будет одна, а они думают, что тут целая стая… — холодно было заметил охотник, а после осознав слова мужчины, округлил глаза. — Неужели… Не верю, ты поступишь настолько радикально? Самоубийство?
— Мне больше ничего не остаётся. Прошу…
— Иргер, гм, самоубийство — это самое жалкое, что может сделать человек.
— А я разве человек!? — вновь взорвался мужчина. — Боже, перед кем я оправдываюсь… неужели я настолько жалок?
— Передо мной, — в голосе мечника прозвучали нотки стали, — Мне не нужны деньги, Иргер, просто скажи… Почему так радикально? Я не верю. Ты первый человек на моей памяти, который готов расстаться с жизнью.
— Какая тебе разница…
— Ты не достоин не одного человека, который бы любил тебя. Ты просто жалок.
— Ты прав, а потому, прошу, — мужчина таял на глазах, — спаси Валерию. Я задержу солдат.
— Иргер. Ты убьёшь невинных людей. — Смахнув пепельные волосы, сказал бледный.
— Гумберг, прошу! — Нервно оглядываясь по сторонам, безумно выпучив глаза, просил Иргер. — Прошу, забудь о этих людях, помоги мне!
— Гм, помочь человеку, готовому расстаться со своей жизнью? Не заплатив никакой цены за то, что он убьёт невинных?
Волколак замолчал, ошарашенно глядя в яркие, словно горящие, но такие холодные глаза наёмника.
— …Я не хотел искать ведьм, и отдавать свою душу… Я не хотел убивать тех солдат. Я не хотел убивать и этих, но моя природа взяла верх, и я не смог сдержаться. Я просто боюсь. За себя, за неё… Разве ты никогда не боялся?
Мужчина стоял, осматривая красную рубаху, которую он запачкал кровью солдат. Надел её. Встал, обессиленный и бледный, закрыл лицо грязными, окровавленными руками. «Они не были достойны жить…» — утверждал он, оправдываясь. «Не тебе их судить, Иргер. Они убивали ради наживы, без каких–либо зазрений совести, но это не значит, что хоть кто–то имеет права отбирать их жизнь. Они тоже не имели» — возразил Гумберг.
«Но я ведь ничем не отличаюсь, — задумался мечник. — Убиваю точно также, и ради того же. Имею ли я право жить?»
— Иргер, ты жалок, — холодно проговорил Гумберг. — Обычно мне всё равно, но именно сейчас меня от тебя тошнит, хоть физически я и не могу. Ты просто жалок. Гм, посмотри на себя. Мне не нужны твои деньги. Валерия достойно лучшего, и лучшей платой будет то, что эта девушка будет подальше от тебя. От того, кто не может убить, убить за любимого человека, того, кто ищет оправдания убийствам. Убийство нельзя оправдать, Иргер.
Мужчина замолчал, ошарашенно повернулся к охотнику. Посмотрел на него.
Абсолютно ничего не выражающее лицо с огненно–оранжевыми, рубиновыми глазами. Но холодными, как лёд.
— Ты прав. Но, прошу, сделай это. Не ради меня. Ради неё.
— …Хорошо.
Иргер горько улыбнулся. Наёмника передёрнуло.
Ворота Крувэйла показались совсем скоро. Высокие, окружённые неприступными стенами, они казались просто огромными, возвышаясь над всадником. Двое солдат молча сопроводили взглядом двоих человек, сидящих на лошади.
Город, как и большинство более–менее крупных городов в принципе, располагался так, чтобы его можно было окружить стеной, но, одновременно с этим и так, чтобы среда, где был возведён город, служила ему естественной защитой. Такой защитой ему служила большая река, находящаяся с северной части города, проходящая через самое его сердце, рассекая его на условные две части. С других сторон он был окружён густым лесом со множеством буреломов и маленьких озёр или речек.
В Крувэйл, опять–таки, как и почти во все города, можно было попасть только по подъёмному мосту, находящемуся над глубоким рвом, на дне которого обычно, (здесь не было), находился частокол. Мост же по ночам поднимали.
В самом начале города, прямо при въезде, обычно располагалась вымощенная мостовая, но этот город был исключением. Вместо неё, здесь, как бы это смешно не звучала, была большая сточная канава, тянущаяся через длинную улицу, справляясь с ролью отпугивающего фактора больше, чем, например, виселица или насаженные на кол трупы. Благо, улицы были не узкие, и разъехаться было куда, чем множество торговцев и путешественников пользовались с превеликим удовольствием.
Девушка смешно сморщила лицо, зажав пальцами нос. Пепельноголовый всадник даже не поморщился, продолжая смотреть прямо и вести лошадь только ему ведомым путём. Наконец, проехав очередную черту города, точнее, заставленные торговыми палатками улицы, всадник остановился. Слез, помог спрыгнуть на землю и Валерии.